Поль Верлен - Пьер Птифис

Его письмо от 30 декабря графу Монтескью, на французском и на дурном английском, есть, по его словам, крик отчаяния: «Я болен, как никогда; я не могу ничего сберечь, в доме ни сантима, мне нужны лекарства, пять видов». И в конце письма: «Срочно нужны immediate money[750]! Перешлите по почте, а лучше принесите сами».

1 января 1896 года Ванье, придя поздравить его с Новым годом, нашел его в подавленном состоянии, полным пессимизма.

— Мои отец и мать, — сказал ему Верлен, — оба умерли в январе…

Теперь, по некоторым таинственным признакам, он знает, что смерть, его старая подруга, ждет не дождется его в передней. В семнадцать лет он уже признавался ей в своей страсти:

Ведь я вас так люблю, о, мадам Смерть![751]

Наконец-то: вот она прямо перед его лицом! Забросив убийственно скучные «библиосонеты», он пишет свое последнее стихотворение:

СМЕРТЬ!Смерть, я любил тебя, я долго тебя звал,И все искал тебя по тягостным дорогам.В награду тяготам, на краткий мой привал,Победоносная, приди и стань залогом![752]

В этом призыве нет ничего ненормального. Никогда смерть не означала для него тление или небытие. Напротив, она всегда была синонимом рассвета и пробуждения. Это счастливый переход в «жизнь, которая всегда остается неизменной».

Жить — значит умирать, а умирать — рождаться[753].

Что же, если Верлен не испытывает метафизической тоски, означает ли это, что он сохранил веру в Христа? Мы не можем быть в этом уверены. Он был не из тех, кто искал пристанища в Боге из страха; он был уверен, что познает нечто иное, не потому, что так его учили, а потому, что в его глазах это было естественно. Счастливый человек!

В ответ на его просьбу Робер де Монтескью поспешил преподнести ему в качестве новогоднего подарка сто франков, которые пошли на покрытие задолженности за квартиру. А пока Верлен принимал его, лежа в постели, в дверь позвонили. Это была Филомена, которая, узнав о его болезни, рискнула зайти и поздравить его с Новым годом. Это была, по словам Мориса Барреса, «жуткая сцена». Эжени, как кошка, набросилась на соперницу и вышвырнула ее за дверь, разразившись потоком брани. Верлен, чуть не плача, стонал: «Довольно! Довольно! Дайте мне спокойно умереть!» Монтескью сделал все возможное, чтобы успокоить Эжени:

— Мадам, на вас возложена высокая миссия, ваше имя останется в веках, вы ухаживаете за великим поэтом Полем Верленом; так будьте же благоразумны, иначе придется увезти его от вас[754].

Сто франков — немалая сумма, но как же оплатить счета аптекаря, булочника, бакалейщика, молочника? Как только за графом закрылась дверь, Верлен отблагодарил его тревожным письмом: «Могу ли я рассчитывать на „Фигаро“? В противном случае я окажусь в безвыходном положении. Я не знаю, что еще можно предпринять».

2 января он написал еще два письма — два последних письма в своей жизни. Одно было адресовано Жюлю Ре, Верлен сообщает ему, что с удовольствием будет сотрудничать с издаваемой им газетой «Образ»; другое — Пьеру Дозу, Верлен благодарит его за деньги, которые получил за два сонета, всего двадцать франков. В обоих письмах значится: «Я лежу в постели, а если на чем и сижу, так это на молочной диете».

Для выхода из этого тупика оставалось только одно средство: срочная субсидия из министерства народного образования, по меньшей мере в пятьсот франков. Делаэ, который как раз служил в этом министерстве, был срочно вызван на улицу Декарта. Он появился там 4 или 5 января, в воскресенье.

— Эти деньги нужны мне немедленно, — сказал ему Верлен, — ты слышишь, немедленно, иначе будет слишком поздно!

Делаэ и сам это понял: у него защемило сердце, когда он увидел синее лицо и потухшие глаза Поля. Он немедленно поднял по тревоге своего друга Анри Морнана, который обратился с просьбой к Жюлю Готье, начальнику администрации министерства.

В тот день все разговоры велись о долетавших из-за границы вестях, которые становились все более тревожными: кайзер Вильгельм II[755] был возмущен тем, что Джеймсон, по указке Сесила Родса[756], напал на Трансвааль. Его письмо, адресованное президенту Республики Трансвааль, было полно угроз[757]. Все были обеспокоены: неужели между Англией и Германией разразится война, в которую неизбежно будет вовлечена и Франция?

— Как ты думаешь, — спросил Верлен, — не повлечет ли это серьезные последствия?

Делаэ, как всегда, отреагировал с неизменным оптимизмом. Верлен продолжал:

— А впрочем, мне все равно, мне-то крышка![758]

5 января, в воскресенье, ситуация, казалось, изменилась в лучшую сторону. Во второй половине дня к нему пришли два редактора «Красного журнала» — Жюль Эйн и Франсуа Норжеле, которые принесли ему корректуру его стихотворения «Смерть!». Он сгорбился в своем кресле, долго молчал и, казалось, ничего не слышал; возможно, на него произвело сильное впечатление повторное чтение текста, а возможно, он просто устал. Эжени пришлось попросить посетителей удалиться.

Возле дома они встретили молодого поэта из Безье, Анри-Альбера Корнюти, фанатичного почитателя Верлена, который часто его навещал[759]. Узнав, что мэтр серьезно болен, тот бросился наверх.

— Г-н Верлен нездоров и никого не принимает, — заявила ему Эжени.

Но Корнюти, услышав слабый голос, доносившийся из комнаты: «Пусть войдет!.. Пусть войдет!» — оттолкнул ее, ринулся к больному и остался у его изголовья до поздней ночи. Он обещал вернуться на следующий день.

Тот день, 6 января, был не так уж плох: заботы Эжени и присутствие Корнюти не прошли даром.

Во вторник к десяти часам утра Верлен захотел встать с постели и, одевшись с помощью Эжени и домработницы Зели, послал Корнюти пригласить на обед Гюстава Ле Ружа с женой. Это была, как обычно, веселая пирушка. Верлен шутил или, скорее, силился шутить. Он ел мало и выпил всего один бокал разбавленного водой белого вина. Чтобы развеселить гостей, он рассказал, как один американец из Сан-Франциско послал ему нож для бумаги из лазурита, длинный, как сабля. Увы! нож по дороге разбился, однако бутылка рома, сопровождавшая подарок, осталась цела, чем не преминула воспользоваться Эжени. «Лучше бы он послал мне велосипед, я бы его продал!»

Обед подавали на старинных тарелках с изображением различных фигур, и присутствующие стали для забавы отыскивать сходство с известными личностями. «А это кто?» — спросили у Верлена. Фигура изображала часовщика в своей мастерской.