Собрание сочинений в десяти томах. Том 3 - Юзеф Игнаций Крашевский

крыша с трубами, закоптелая и черная, возвышалась над ним. Дом был опоясан галереей из резных колонн. Двор был большой и чистый, постройки кругом простые, но новые и опрятные. По величине дома можно было судить о зажиточности его обитателей, а по устройству конюшен, сараев, количеству скота — о домовитости, и по порядку кругом дома — о трудолюбии хозяев.

Приближалось время возвращения людей и скота домой; хотя зной не спадал, но солнце, грозно смотревшее своим кровавым глазом, уже менее жгло. Однако около дома царили еще спокойствие и тишина.

В тени со стороны леса, на прохладной земле, вытянувшись, как мертвые, лежали сторожевые собаки. Дом был не заперт… Сквозь открытые окна и двери врывался все еще накаленный воздух. В горнице потух очаг и покрылся сверху пеплом. Все в доме было раскрыто настежь, и никого нигде не было видно… Во дворе несколько куриц копошились, поклевывая просыпанное зерно.

Можно было обойти весь дом, не встретив никого. Только со стороны леса, на большом камне, под соломенным навесом сидела очень старая женщина, сгорбленная, с седыми волосами, выглядывавшими из-под платка, — сидела и как бы в полудремоте пряла.

Ее загорелое лицо со сморщенной и потрескавшейся кожей, желтой и пергаментной, покрыто было на щеках и подбородке волосами; глубоко впалых глаз почти не видно было из-под нависших век и густо заросших бровей. Перед нею стояла прялка; она медленно вытягивала нить; погруженная в размышления, она пряла, не останавливаясь. Иногда она подносила пальцы к губам для того, чтобы смочить их, потом опять вытягивала нить, тонкую, ровную, гладкую, хотя ее слабые пальцы словно отказывались уже работать. Иногда она вдруг останавливалась, как будто не хватало сил, но, опомнившись, снова принималась за работу.

Старуха была одета бедно: полотняное платье и липовые лапти на ногах, шерстяной темный передник и никакого украшения ни на шее, ни на платье. Женщина эта, видно, много лет прожила на свете, но держалась еще крепко, и по тому, как она прислушивалась к малейшему шороху, видно было, что слух у нее ещЦ тонок. Царившую кругом тишину неожиданно нарушила лежавшая вблизи старухи собака. Поднимая голову и поглядывая по сторонам, она заворчала, как бы давая этим сигнал. Немедленно присоединились к ней и остальные собаки, но не заметив ничего подозрительного, остановились в нерешительности, затем опять легли, однако держали себя настороже, прислушиваясь к малейшему шороху. Старуха перевела на них глаза от прялки, как бы спрашивая о причине их беспокойства. Первая собака все еще не успокаивалась, но уже была не уверена в себе.

И долго ничего не было слышно…

Красное солнце закатилось за лес; начало смеркаться. На севере показалась первая звезда, а на западе серебристый серп луны.

Вдали послышался как будто конский топот.

Старуха встала, убрала прялку, медленно направилась к дому и по стариковской привычке что-то ворчала про себя.

Только теперь начала пробуждаться жизнь. Воздух был наполнен разными звуками, рогатый скот и овцы возвращались с полей, все ближе слышалось щелканье пастушечьих кнутов, мычание коров и ржание лошадей.

Старуха остановилась у забора, вглядываясь вдаль, она кивала головой, подобно хозяйкам, делающим выговор нерадивым слугам.

Вдруг совсем близко послышались ей песни и хохот; лицо старушки оживилось, она подняла голову и посмотрела по направлению к дому. Голоса были молодые и веселые… Старушка невольно улыбнулась и беспокойно стала всматриваться, ожидая прихода девушек.

Собаки, тихо лежавшие, визжа и подпрыгивая, повскакали, как бы радуясь после продолжительной тишины человеческим голосам.

Из лесу показалась толпа девушек, одетых в белые платья. Впереди шла самая красивая, высокая, стройная девушка со смеющимися глазами, с темными волосами, заплетенными в косы, с весело поднятой головой, на которой кроме веночка, была еще вязанка свежих лесных цветов, ниспадавших ей на плечи. В белой рубашке и передничке, с ниткою янтаря и разноцветных камешков на шее, опоясанная красным кушаком, концы которого ниспадали сбоку, она шла, как лесная царевна, царя над теми, кто следовал за ней и смотрел ей в глаза. В слегка приподнятом подоле она несла ворох собранного зелья и всяких лесных трав.

Девушки, которые следовали за ней и несли на спинах и в руках корзинки, были украшены, как и она, цветами, а лица их всех дышали молодостью и весельем.

Направляясь к дому, они пели, но последняя строфа песенки оборвалась с хохотом, так как собаки, ласкаясь, бросились к ним.

С противоположной стороны с шумом и блеянием старалось протиснуться в ворота стадо овец и коз. Недавняя тишина сменилась оживленным шумом. Старушка смотрела на девушку с улыбкой, а та спешила к ней, приветствуя ее увенчанной головкой.

— Ох, посчастливилось нам в лесу, посчастливилось! — воскликнула она. — Весь день пробыли, собирая грибы и ягоды в прохладе. Всего много… хоть пригоршнями бери… Засуха в тени ничего не испортила… Птички для нас пели, а мы для них… И денек, бабуся, промчался, как молния.

— А я еле допряла, — надтреснутым голосом, вырывавшимся из пересохшей гортани, ответила старуха.

— А отец где? — спросила девушка. — Отца нет?

— Отец к князю поехал, но к ночи вернется из Познани… Недалекий путь, а ночевать там ему нечего… скоро вернется…

Разговаривая и болтая, шли они домой; девушки с корзинками между тем, смеясь и шаля, бегом направляясь к воротам, старались опередить друг друга. С другой стороны со двора шли им навстречу парубки, вернувшиеся с полей, но, завидев группу девушек, побежали и скрылись в доме, и только молодые голоса доносились оттуда.

Девушка медленно вела старуху, ласкаясь к ней, а та гладила ее сморщенной рукой по голове.

У колодца посередине двора было большое оживление, черпали ведрами холодную, чистую воду, наслаждаясь ею.

Между тем скот сам направился в открытые сараи, а пастухи и батраки, стоя около корыт, громко и весело хохотали, как это бывает в отсутствии хозяина.

Но на дороге послышался конский топот, и весь этот шум сейчас же стих, только собаки побежали к воротам.

Издали в поле виден был приближающийся к дому довольно пышный кортеж, состоящий из людей, ехавших верхом и вооруженных. Впереди на хорошей лошади сидел, подбоченясь, статный, видной осанки немолодой мужчина с военной выправкой, в коротком плаще или, вернее, кафтане, вследствие зноя снятом с рук и только наброшенном на плечи. Меч висел у пояса и нож в ножнах, а на седле позади всадника висел украшенный медными гвоздями, искусной выделки молот, заключенный в кожаный мешок. Вслед за ним ехали несколько молодых людей, одинаково одетых и вооруженных; у всех был вид идущих на войну или же возвращавшихся