Долг. Мемуары министра войны - Роберт Гейтс

Весной 2009 года стало очевидно, что велик риск обострения ситуации: кто-то вполне может обратиться в суд, а тот вынесет решение, которое потребует моментальных перемен. Подобное развитие событий представлялось мне наихудшим из возможных вариантов, и именно этот риск в значительной степени заставил меня двигаться дальше. В начале апреля на стол президенту легло первое судебное постановление – по делу майора медицинской службы Маргарет Уитт. Эта женщина пользовалась большим уважением и числилась в составе резерва ВВС на протяжении семнадцати лет. Она никогда не признавалась в своей сексуальной ориентации, но в 2004 году муж женщины, за которой Уитт ухаживала, сообщил о поведении майора руководству ВВС. Когда в 2006 году Уитт узнала, что ВВС начало расследование, результатом которого будет отставка, она подала в суд. Первая инстанция ее иск отклонила, и в июле 2007 года Уитт уволили из ВВС. По ее апелляции суд Девятого округа[99] в мае 2008 года тщательно изучил вопрос и вернул дело на повторное рассмотрение. ВВС в декабре подали апелляцию на решение суда Девятого округа в Верховный суд. В начале апреля 2009 года Обама провел совещание по этому поводу в кабинете Рузвельта в Западном крыле. Президенту явно не терпелось избавиться от закона, который он считал унизительным. Но некоторые участники совещания указали, что закон есть закон и его следует соблюдать. Президент в ответ заметил, что в таком случае он публично объявит, что собирается изменить закон.

По совету главного юрисконсульта министерства обороны, уважаемого нью-йоркского адвоката Джея Джонсона, я счел, что нам не следует обращаться в Верховный суд, и другие руководители Пентагона со мной согласились. Джонсон исходил из следующего (я ему доверял как никакому другому адвокату из тех, с кем когда-либо работал): юридически позиция правительства довольно слабая, мы вполне можем проиграть, в результате чего воплотится в жизнь мой ночной кошмар – Верховный суд в одночасье устанавливает новые правила для вооруженных сил в отношении закона НГНС. Я сообщил высшему руководству министерства, что решение не подавать апелляцию не означает каких-то радикальных изменений в нашей политике, это сугубо технический – точнее, юридический – способ справиться с конкретной проблемой.

Эта дискуссия стала предметом нашей с Малленом первой встречи с Обамой по поводу закона НГНС 13 апреля. Мы согласились с тем, что закон необходимо менять, но, чтобы «смягчить негативные последствия», требовалось обойти всевозможные острые углы, которых было в избытке. Я говорил с президентом весьма откровенно. Надо помнить, сказал я, что среди американских военнослужащих много уроженцев Юга, Среднего Запада и горных районов Запада, причем чаще всего это выходцы из малых городов и сельской местности. Они воспитывались на консервативных ценностях и вообще более религиозны, чем прочие американцы. В армию они идут по целому ряду причин, но часто записываются на службу по настоянию (или по крайней мере с одобрения) отцов, тренеров и проповедников. Вооруженные силы не вправе отмахиваться от демографических и культурных реалий, мы вынуждены признавать их и работать с ними, если всерьез рассуждать об изменении закона НГНС.

Далее я сказал, что в Пентагоне никто понятия не имеет, насколько велико влияние закона НГНС на личный состав с точки зрения сплоченности коллектива, дисциплины, боевого духа и решимости продолжать службу. Мы не знаем, насколько оперативно получится реализовать изменения на практике без серьезных сбоев в функционировании вооруженных сил США. Военные никогда не обсуждали в своей среде – во всяком случае, публично – тему геев в армии. Я подозревал, что в основном все сводилось к трепотне солдат в казармах или в барах после нескольких банок пива. Если государственная политика меняется, жестко предупредил я президента, это невозможно сделать президентским указом, поскольку военные не должны воспринять подобное изменение политики как выполнение очередного предвыборного обещания президента-либерала. Закон НГНС – это в первую очередь закон. Любое изменение закона необходимо осуществлять с привлечением избранных представителей американского народа. Так, и только так, изменения обретут легитимность. Я подчеркнул, что при таких обстоятельствах военные, вероятнее всего, даже не подумают спорить, и все пройдет быстро и гладко. Обама выслушал меня с удивительной невозмутимостью.

«Давайте сделаем это, но сделаем правильно», – заключил я. И посоветовал президенту создать комиссию или группу для изучения потенциального эффекта изменений и для выяснения оптимальных способов реализации этих изменений. Несколько недель спустя Рам Эмануэль попросил меня начать в войсках информационную кампанию, чтобы ослабить возможное сопротивление «группы традиционалистов». Я отказался, объяснив, что не собираюсь отвлекать военных в разгар двух войн ради спорных изменений в правилах воинского уклада – изменений, которые еще вполне могут не состояться. Когда президент отправится в конгресс и новый закон будет одобрен, тогда мы и начнем действовать.

Тем не менее мы с Малленом прикинули, как выстроить диалог министерства с вооруженными силами, как обеспечить конструктивную дискуссию, как не допускать впредь преследования людей нетрадиционной сексуальной ориентации и как избежать иных проблем, связанных со службой открытых геев в вооруженных силах. Я попросил Джея Джонсона изучить возможности внесения изменений в уставы, чтобы затруднить преследования геев и перенести ответственность за эти преследования выше по цепочке командования. В конце июня, отвечая на вопрос на пресс-конференции в Пентагоне, я сказал, что мы с Малленом активно обсуждаем изменения в законе НГНС с президентом и высшим военным руководством. Среди прочего мы оцениваем, как лучше организовать внедрение перемен, не жертвуя при этом боеготовностью, и определяем «узкие места», где потребуется определенная гибкость (например, если кого-то уволила третья сторона, должны ли мы вмешиваться и принимать меры?). Эти вопросы обсуждались в администрации и в министерстве остаток 2009 года.

Глава 10

Афганистан: «дом разделенный»[100]

Холодным солнечным днем в октябре 1986 года я стоял на горном хребте на северо-западе Пакистана, поблизости от афганской границы. Я был заместителем директора ЦРУ – и в сопровождении сотрудников директората Межведомственной разведывательной службы Пакистана (МРС) совершал поездку в тренировочный лагерь моджахедов. Там от тридцати до сорока бойцов в новеньких парках учились стрелять из гранатометов, мишенью им служили несколько намалеванных белой краской на скалистом склоне горы силуэтов советского танка Т-72. Я не сомневался, что всем в лагере известно: ЦРУ финансирует их операции, а потому они нарочно устроили пиротехническое шоу для человека, который подписывает чеки. Новые парки, специально отобранные меткие стрелки, охлажденная пепси за обедом, изъявления благодарности за оружие, боеприпасы и прочее снаряжение – все наводило на мысль о хорошо срежиссированном спектакле. И это был далеко не единичный случай.