Мотыльки - Ольга Дмитриевна Павлова

с которым так легко говорить обо всем на свете. Вспыхнула и погасла в сознании безумная мысль – прийти к Нейду и выложить все как есть, ни о чем не умалчивая, не отводя глаза… Неужели они вдвоем не придумают, что делать со всей этой дрянью?!

Небесные горы, он все-таки успел свихнуться, если хоть на миг задумался о подобном. Славная мысль – подписать себе смертный приговор, раскрыв карты перед сыном черно-серебряного узурпатора! Рик снова засмеялся, но сразу же одернул себя: понял, что иначе уже не остановится.

Скрипнули дверные петли, и в комнату вошел Ричард. Вот и еще одна жертва последних дней… Вальд Гарта, чей и без того нелегкий нрав окончательно испортило ночное вторжение, вовсю срывал на слуге дурное настроение. Парень ходил зашуганный сверх обычного, возвращался поздно, вскакивал еще до света. Вот уж кто для Рика оставался необъяснимой загадкой… Ладно, озверевшие от вседозволенности аристократы, которые ценят чернь дешевле меди, – от этих Жаворонка изрядно тошнило, но их он хотя бы понять мог! А вот Ричарда, остающегося искренне и беззаветно верным такому вот аристократу, понять не получалось никак. Парень за своим графом и на тот свет сунется, и такая собачья преданность совершенно не укладывалась в голове беглого преступника.

Он надеялся, что сосед с ходу завалится спать: сил не было корчить безмятежную мину, делая вид, что с ним все в порядке. Но Ричард хоть и был изрядно выжат, ложиться все равно не спешил, присел на краешек сундука. Волшебник почти физически ощутил на себе его взгляд.

– Рик, ты сейчас очень занят? – откашлявшись, начал парень. – А помнишь, ты говорил про какую-то легенду?.. Ну, собирался ее рассказать?

Что ж, возможно, Жаворонок вчера и наобещал невесть чего, чтоб тот отвязался. Он толком не помнил, что и кому говорил в последние дни: слова, события, лица – все это путалось, превращаясь в мельтешение цветных пятен и навязчивый гул в висках. Сейчас первым порывом было послать Ричарда ко всем бесам: видит небо, не до него! Только посмотрел в доверчивые темные глаза мальчишки и неожиданно для себя начал рассказывать. Не легенду, правда, – к бесам легенды! Сказку.

О самом обычном парне, родившемся в прекрасном городе, который он очень любил. Рыцаре? Да нет, не был он рыцарем. Да и неважно это, сказка-то про другое… Был в ней еще один герой – вот тот, пожалуй, и правда рыцарь благородный, смелый. Как в сказках… Впрочем, почему «как», это же сказка и есть… Не то чтобы друг того первого, скорей уж наоборот: соперничали они. За что? Ну… за женщину! Это ведь обычное дело в подобных историях, верно? И да, она того стоила, не было на всем континенте никого прекраснее! Звали ее… ну скажем, Эвой, и любили ее оба героя больше собственной жизни. Рука и сердце Эвы были обещаны первому, все у них должно было быть хорошо… Но его родственников перебили захватчики, а самого героя похитили. И все в родном городе решили, что он тоже погиб. А он, конечно, выжил – сказка же, как иначе? – выжил, победил своих врагов и освободился. Но пока он находился в плену, Эва уже была обещана тому рыцарю, он стал ее законным женихом. Хотела ли она этого? А кто этих женщин поймет… Вообще, не хотела сначала – ее родители заставили. Любила ли? Да как сказать?.. Втайне она еще ждала первого жениха, не верила, что он погиб, но столько уже лет прошло… Да и рыцарь тот… Сложно узнать его и не полюбить, он был очень хорошим человеком, правда. Наверно, Эва сумела бы однажды подарить ему свое сердце. Ну вот… А тот герой, которого в плен взяли, сбежал оттуда и узнал обо всем. Чего? Стал ли мстить?.. Вообще-то, вначале собирался, но потом как-то не до того стало. Эву вернуть хотел, это да. Но ничего он сделать не успел, потому что появился злой волшебник и проклял героя. И теперь в ночь, когда… когда все лепестки упадут с белой розы, цветущей в саду Эвы, он должен был превратиться в чудовище, не знающее ни любви, ни жалости. Должен был убить и бывшую невесту, и рыцаря, и еще одни боги знают кого… Такая вот паршивая сказка.

Рик откашлялся, чувствуя, как колючий сухой комок царапает горло. Небесные горы, как смешно, как глупо все это звучит! Почему же смеяться больше совсем не хочется?..

Озадаченный Ричард тоже не смеялся, глаза его были широко распахнуты. Развязки парень ждал едва ли не с ужасом.

– И… как же он поступил? – выдохнул он, когда молчание затянулось.

– Он… – начал Рик и осекся. – Ну а сам бы ты что на его месте сделал? Вот представь, пришел ты в тот сад, а на розе последний лепесток держится, и тот на соплях. Вот-вот осыплется.

Мальчишка даже думать не стал, похоже, ответ был для него совершенно очевиден…

– Если мне суждено было бы стать погибелью дорогих мне людей, я пожертвовал бы собой! – выпалил он, вскидывая подбородок, – привычку эту слуга явно перенял у Вальда Гарты. – И неважно, что самоубийство – великий грех: лучше принять все муки преисподней, чем превратиться в чудовище и утратить собственную суть, принести зло другим…

Он что-то еще говорил, только Рик уже не слушал. Дурак, какой же он дурак!.. Нашел кого спрашивать – мальчишку, грезящего подвигами! Это же так легко – мечтать о великих совершениях, начищая графские сапоги… Он же ни беса не знает о жизни, к его словам вообще незачем прислушиваться!

Но сам того не зная, Ричард озвучил мысль, которая и без него жгла и резала душу Рика Жаворонка, только сам он себе в этом прежде не признавался. А теперь, когда она прозвучала вслух, прогнать ее уже не получилось. Бред, глупость, предательство!.. Единственный выход.

Как еще он мог остановить чудовище с бездонными глазами цвета заката?..

Вздрогнул, поняв, что его кто-то зовет. Ах да, точно, Ричард…

– Так что он сделал? Он покончил с собой, чтобы спасти Эву?

– Что? – тупо переспросил Жаворонок. – А, нет. Нет, конечно… Он убил злого волшебника, освободился от проклятия, а потом жил долго и счастливо с любимой женщиной. Слушай, Ричард, ты не мог бы помочь?.. Налей воды в умывальник, ладно?..

И дождавшись, когда за безотказным соседом закроется дверь, полез под половицы. Ядовитый цветок невесомо лег в руку.

Он еще думал, что надо бы написать письмо Эриду, объясниться… Только буквы путались, а строчки шли рябью, как поверхность какого-нибудь пруда в