«Охранка». Воспоминания руководителей охранных отделений. Том 1 - Александр Мартынов

Как я понимаю, в распоряжении Департамента полиции были только разрозненные материалы относительно этой преступной затеи, но, по-видимому, не было полной осведомлённости. И понятно почему; всё по той же причине: не успели и не поняли вовремя необходимости «переставить» секретную агентуру и не пытались рискнуть бросить большие денежные ассигнования на подкуп крупных политических фигур.

В Департаменте полиции издавна применялось скопидомство; охали и кряхтели, когда платили Азефу 500 рублей в месяц! Когда в конце 1916 года ко мне пришёл трепещущий и бледный от волнения прапорщик какой-то артиллерийской части в Москве и, сознавшись в растрате 2000 рублей из казённого ящика, попросил меня немедленно дать ему эту сумму к «завтрашней» ревизии, обещая взамен освещать круги, близкие к жившей в то время в Нижнем Новгороде известной бывшей «шлиссельбуржке» Вере Фигнер (к чему у него были действительные возможности), мне пришлось специальным разговором по телефону (шифрованно-условным, конечно!) и срочной телеграммой уговаривать директора Департамента полиции разрешить выдать этому прапорщику просимую им сумму.

Широким размахом в ассигновке денежных средств на усиление политического розыска Департамент полиции не отличался.

Я только что затронул вопрос большой важности: недостаточной осведомлённости нашего центрального руководственного аппарата по политическому розыску, т. е. Департамента полиции, по отношению к подготовке лидерами Прогрессивного блока так называемого «дворцового переворота». Слухи об этой затее, конечно, ходили, и кто тогда, в 1916 году, их не слышал? Но конкретно на чём они основывались?

В 1916 году, примерно в октябре или ноябре, в так называемом «чёрном кабинете» московского почтамта было перлюстрировано письмо, отправленное на условный адрес одного из местных общественных деятелей (фамилию забыл), и копии письма, согласно заведённому порядку, получили Департамент полиции и я.

Письмо — без подписи — по своему содержанию было совершенно исключительным. Оно вызвало во мне одновременно тревогу и решение обследовать его лично, установив предварительно контакт с директором Департамента полиции, чтобы обсудить дальнейшие действия. Содержание письма я немедленно сообщил градоначальнику.

К глубочайшему сожалению, я не могу по памяти воспроизвести точное содержание письма, но смысл заключался в следующем: сообщалось для сведения московским лидерам Прогрессивного блока (или связанным с ним), что удалось окончательно уговорить Старика, который долго не соглашался, опасаясь большого пролития крови, но, наконец, под влиянием наших доводов сдался и обещал полное содействие…

Письмо, не очень длинное, содержало фразы, из которых довольно явственно выступали уже тогда активные шаги, предпринятые узким кругом лидеров Прогрессивного блока в смысле личных переговоров с командующими нашими армиями на фронте, включая и Великого князя Николая Николаевича.

В эмигрантской литературе, насколько я помню — в «Современных записках», появились статьи, довольно откровенно разъясняющие содержание этих «личных переговоров», по крайней мере, с Великим князем Николаем Николаевичем; с ним вёл переговоры известный Хатисов[177].

Казалось бы, что российское императорское правительство уже по одним этим фактам могло и должно было быть в полном курсе заговора.

Но Великий князь «промолчал», а Департамент полиции, по-видимому, не смог довести до сведения Государя об измене «Старика», который был не кем иным, как начальником штаба самого Императора, генералом Алексеевым!

Многое после революции 1917 года было вскрыто, многое выплыло наружу, но предательская роль генерала Алексеева, благодаря молчаливому соглашательству его сподвижников по Добровольческой армии и соучастников по предательству, до сих пор, насколько я знаю, не освещена с достойной ясностью и полнотой.

Между тем для будущих историков нашей революции и «дворцового переворота» необходимо знать о предательской роли главного сподвижника Государя на фронте, поцеловавшего иудиным лобзанием перед отъездом Императора к заболевшим детям и знавшего хорошо, что ожидает его на станции Дно…

О том, что кличка «Старик» относится именно к генералу Алексееву, мне сказал директор Департамента полиции А.Т. Васильев, к которому для личных переговоров по поводу этого письма я немедленно выехал из Москвы.

Я помню, как во время моего разговора с А.Т. Васильевым я доказывал ему необходимость вывести из Москвы недисциплинированные и ненадёжные запасные воинские части и заменить их двумя-тремя кавалерийскими полками с фронта; директор Департамента подтвердил мне, что соответствующее представление по этому поводу будет сделано немедленно.

— А в чьи руки оно попадёт? — спросил я. — Старика?

А.Т. Васильев развёл руками, но, как бы в утешение мне, стал в общих словах говорить о том, что все нужные меры со стороны Департамента полиции приняты… Я замолчал, да и не мог же я, по своему положению, расспрашивать директора Департамента полиции о розыскных мерах, которые непосредственно не касались Москвы.

В 1918 году осенью, бежав из Советской России и пробравшись с большими приключениями, но благополучно в оккупированный Киев, я в течение нескольких недель встречался постоянно с А.Т. Васильевым, жившим там, кажется, на Подьячевской улице, в своём небольшом доме. В наших разговорах о прошлом я касался и названного выше письма, и «Старика». А.Т. Васильев снова подтвердил мне идентичность «Старика» с генералом Алексеевым и добавил, что при положении генерала Алексеева как правой руки Государя, при решающей в то время роли военных в управлении вообще и при умалённом значении Министерства внутренних дел все представления, предостережения и доводы Департамента полиции, очевидно, клались под сукно и до Государя не доходили.

Когда я сравнительно недавно в разговоре с одним моим приятелем, бывшим артиллерийским полковником, когда-то служившим в Московском военном округе и знавшим генерала Алексеева лично, затронул вопрос о предательстве Алексеева, мой собеседник, извинившись, заявил мне, что он не может поверить в это — так это неправдоподобно и не вяжется с его представлением об Алексееве…

В руководстве политическим розыском, да ещё в условиях такого значительного центра и района, как Москва, громадное значение имеет подсознательное чутьё или интуиция, которые, конечно, развиваются и приобретаются отчасти в процессе практической деятельности, но всё же должны быть заложены в самой природе человека.