Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

Записках, и я не говорил ему ни одного слова, которое могло бы дать повод к означенному вами рассказу его. Рассказ этот ложен. То же повторяю о словах Бонапарта, будто бы сказанных в разговоре со мной в присутствии Бурьена; он утверждает, что Первый консул сказал мне: „Дайте 300 000 франков одному министру, 200 000 — другому и т. д.“. Бонапарт, повелитель Франции, имел такое понятие о приличиях, что не мог говорить таких подлых нелепостей. Мне, конечно, не заплатят за панегирик Бонапарту, но я обязан ради самой истины очистить память его от подобных оскорблений. Я опровергнул бы их в какой-нибудь газете, если б не чувствовал решительной неохоты говорить о себе…

Я буду иметь честь явиться к вам и если уверение, какое даю в этом письме, не покажется вам достаточным, прибавлю к нему все, что почтете вы нужным для опровержения несправедливого нарекания в адрес вашего супруга.

Примите, герцогиня, дань моего глубокого уважения и проч.

Коло».

Тогда я не имела ни малейшего намерения издавать свои Записки, но на нелепость ответить мне захотелось. Для этого-то я и спрашивала у господина Коло, не будет ли ему неприятно увидеть свое имя в печати, потому что если для меня самой и для друзей Жюно опровержение было не нужно, его надобно было обнародовать для публики.

На это господин Коло отвечал запиской: «Мне страх как неприятно видеть свое имя напечатанным, когда все дело есть только нарекание и пустословие. То же и Записки, на которые вы жалуетесь. Вы должны были бы презреть места их, оскорбляющие вас. Но если вы почитаете обязанностью опровергнуть г-на Бурьена и для этого необходимо свидетельство с моей стороны, я объявлю, что никогда не просил Жюно ходатайствовать об аудиенции для меня, и докажу, что не имел никакой нужды в его заступничестве…»

Вот ответ на нападки Бурьена. На другие отвечать я не буду…

Глава XLII. Граф Кобенцель

Граф Людовик Кобенцель, подписавший в Люневиле мирный договор с Австрией, был величайший любитель спектаклей, празднеств и всех увеселений, какого только я встречала за жизнь свою. Австрийский император поступил дальновидно, назначив его для подписания мирного договора. Я часто видалась с Кобенцелем, и так как он страстно любил спектакли, а я имела в каждом театре ложу, то он гораздо охотнее приезжал туда со мною и Жюно, ветреным мальчишкой, как говорил он, нежели ехал скучать в ложе министра иностранных дел. Он был человек пожилой, лет пятидесяти, весьма безобразный и похожий, как справедливо говорили, на Мирабо — такое же бледное лицо, такие же маленькие глаза и такая же огромная голова. Граф был чрезвычайно умен и даже больше, но вместе с тем обладал и множеством смешных черт; уверяют, будто эти смешные стороны возникли в нем в результате желания походить на князя Кауница.

Граф Кобенцель долго служил при дворе Екатерины II. Первый консул рассказывал нам однажды, что граф устроил в доме австрийского посольства в Петербурге небольшой театр, чтобы самому играть в нем. Это было в 1796 году, в самый разгар беспрерывных побед Бонапарта в Италии, которые через несколько месяцев граф Кобенцель упрочил Кампо-Формийским миром. Однажды австрийский посланник вздумал играть роль графини Эскарбаньяс. Императрица должна была приехать на это представление, и граф-графиня оделся заранее, чтобы выйти на сцену, как только высокая гостья войдет в зал. Она приехала; посланника стали искать и не нашли ни его, ни графини. Наконец после длительных поисков граф находится в своем кабинете; но он в штанах, в башмаках с каблуками и от бешенства едва может выговорить только: «Повесьте этого мошенника!» Он указывает на какого-то человека, а тот молится всем святым, думая, что рядом с ним сумасшедший. Дело в том, что этот человек только что приехал из Вены с важными депешами к австрийскому посланнику с приказанием вручить их лично ему. Это был молодой человек, недавно назначенный в министерство иностранных дел: он не знал и даже никогда не видывал Кобенцеля. В Петербург приехал он в семь часов вечера, когда граф только что нарядился графинею Эскарбаньяс и, ожидая приезда императрицы, с удовольствием смотрелся в большое зеркало. Он улыбался своему странному лицу, прибавлял ему мушек, играл веером, раздувал свои фижмы и твердил лучшие места роли. В это время ему сказали о приезде курьера из Вены. Он ответил, что увидится с ним завтра, потому что теперь занят совсем иным, и посоветовал курьеру идти спать. Но молодой человек был, как говорится, новичок и выполнял свое дело по совести. Ему приказано было спешить и во что бы то ни стало приехать в Петербург в назначенный день до полуночи. Потому он непременно хотел видеть посланника. Он заявил об этом громко и поднял шум. Один из секретарей посланника пришел к господину Кобенцелю с докладом.

— Боже мой! Чего хочешь этот упрямец? Что он, с ума сошел?.. Введите его.

Секретарь уже привык к странностям графа и не подумал, что надо бы предупредить молодого человека, вводя его в кабинет, и сказать: «Вот господин посланник». Курьер вошел и увидел перед собой женщину, весьма пожилую, которая кладет еще одну мушку на толстую щеку, покрытую румянами, а потом приближается к нему с жеманным видом и говорит, протягивая руку:

— Ну, подайте свои депеши.

Курьер обернулся к секретарю, чтобы тот объяснил ему это странное зрелище, но секретарь вышел, как только ввел его и оставил наедине с непостижимым существом.

— Я хочу говорить с посланником! — закричал молодой человек, теряя голову, и без того разгоряченную после многих дней скорой езды, когда увидел, как эта дикая старуха кидается на его портфель и хочет вырвать, крича:

— Да вот он, вот посланник!.. Я посланник!..

Граф изо всех сил старался вырвать у курьера документы, но молодой человек был силен. Он храбро защищал вверенные ему бумаги и показал твердость духа, зовя на помощь и требуя посланника, упорно отказываясь узнать его под этим маскарадным костюмом. Тщетно граф Кобенцель бегал за ним по кабинету и объяснял ему, для чего надел он в тот день свое прелестное парчовое платье с градетуровой [шелковой] юбкой: тот скорее понял бы, если б с ним заговорили по-гречески!

Наконец граф воскликнул в отчаянии:

— Хорошо же, упрямец! Ты увидишь сейчас посланника.

Он ушел в свою спальню, снял с себя платье и возвратился к неуступчивому курьеру в белых шелковых чулках, в башмаках с каблуками, в черных штанах и с париком на голове. Но молодой курьер еще больше прежнего уверился, что перед