Анубис - Вольфганг Хольбайн

Дальняя часть помещения, куда не попадал свет их ламп, была погружена в полумрак, и Могенсу показалось, что там виднеются смутные контуры ступеней, которые ведут вниз, в глубину. Легкий запах моря, который сопровождал их теперь постоянно и перестал восприниматься, здесь стал намного резче и наполнил воздух характерной прохладой. Недалеко, на полу, еще в круге света Могенс различил след какого-то большого четырехугольного предмета — возможно, на этом месте когда-то стоял жертвенник или другой массивный предмет неизвестного назначения.

— Ну, Могенс, — обратился к нему Грейвс в слегка раздраженном тоне, явно испытывая досаду от того, что Могенс не оценил по достоинству его находку, — что ты на это скажешь?

Могенс не сказал ничего.

Он прошагал к стене и принялся пристально изучать странную живопись и причудливые иероглифы. Вдруг ему разом стало все ясно: ничего здесь не имело никакого отношения к Египту. Оно выглядело египетским, но таковым не было. Фрески не восходили к царству фараонов, а иероглифы не были иероглифами. Представшее взгляду производило впечатление, будто кто-то с большим усердием и старанием, но с малым знанием дела пытался скопировать святилище тех времен.

— Что там написано? — волновался Грейвс. — Могенс, переведи!

— Боюсь, мне это не по силам, — покачал головой Могенс.

— Что значит «не по силам»? Какого же черта я взял тебя с собой?!

— Чтобы расшифровать древние письмена, — спокойно ответил Могенс. — Но здесь не иероглифы. Знаки только выглядят так.

Грейвс вскипел:

— Что за чушь! — Обе его руки взметнулись к стене. — Это совершенно определенно…

— …символы пиктографического письма, которое сильно напоминает иероглифическое, — обрезал его Могенс негромко, но таким категорическим тоном, что Грейвс не отважился снова влезть, только сопел, озадаченно и как-то испуганно. — Я не знаю, кем были созданы эти символы. Если тебя интересует мое в высшей степени субъективное мнение, то я бы сказал, что некто пытался изобразить египетские иероглифы, не умея их читать. — Он передернул плечами. — Вроде как профан, который перерисовывает буквы из незнакомого алфавита, а потом удивляется, что составленные слова не имеют смысла.

Грейвс задумался:

— Ты хочешь сказать, что кто-то пытался копировать иероглифы, не умея их читать?

— Примерно так.

— А что если все с точностью до наоборот? — странным голосом спросил Грейвс. — Что если здесь оригинал?

Могенс ошалело уставился на него. Мысль была столь абсурдной — и в то же время так явно лежала на поверхности, — что он удивился, как сам до этого не додумался. Если в этих письменах и было что-то явное — а оно было, — так это то, что они невообразимо древние. Пусть они совершенно не были тронуты временем, пусть их краски сочно и ярко светились, будто лишь вчера нанесены на каменный грунт, но те тысячелетия, что видели эти фрески, можно было потрогать рукой.

Позади что-то громыхнуло, и из глубины до них глухо долетел голос Тома:

— Доктор Грейвс! Профессор!

Могенс и Грейвс одновременно вздрогнули и бросились к лестнице. У Могенса хватило ума уступить Грейвсу дорогу — по нему было видно, что он попросту раскатает всякого, кто попадется ему на пути, — однако не отставал и буквально дышал ему в затылок.

Больше дюжины ступеней крутыми виражами вели вниз. Они были такими отвесными, что и при нормальных условиях и достаточном освещении Могенс не отважился бы даже спустить ногу на первую. Но Грейвс безрассудно перепрыгивая через две, а то три, несся вперед, и расстояние между ними все увеличивалось. Могенс, осторожно ступая, двинулся следом. Внизу Грейвс неожиданно остановился, и Могенс, не заметив этого, с размаху налетел на него. Чтобы не потерять равновесия, Грейвсу пришлось резко отпрыгнуть в сторону, Могенс тоже с трудом удержался на ногах и автоматически уже приготовился извиниться, но слова в буквальном смысле застряли у него в горле, когда он увидел то, что остановило Грейвса.

Помещение, в которое привела их лестница, было огромно. Его даже трудно было назвать помещением. Перед ними простиралась пещера естественного происхождения, со сводчатого потолка которой свисали известковые натеки причудливых форм, тут и там сочилась вода. Пол тоже был неровным, растрескавшийся, усеянный опасными каменными ловушками, но на все это Могенс бросил лишь беглый взгляд, а в голове не родилось даже беглой мысли.

Он стоял и, онемев, просто таращился на потрясающее явление, прямо у ног Грейвса качавшееся на волнах узкого канала, который делил пещеру на две части.

Это была ладья. Стройная, с задранными по обоим концам носами. Она напоминала камышовые суденышки, которые и сегодня бороздят речные воды где-нибудь в Северной Африке. Только эта была изготовлена из черного эбенового дерева, тщательно отполированного, и была добрых шесть-семь метров в длину. На обоих концах возвышались две металлические пики, сверкавшие чистым золотом. На искусно точеных столбах посередине корпуса возвышался сияющий великолепными красками балдахин, под которым покоился черный параллелепипед больше человеческого роста, на верхней стороне которого выгравирована странная фигура. Это был саркофаг. То, что покачивалось перед ними на водах, было египетской погребальной баркой.

Могенс проникся чувством благоговения, когда осознал, что, может быть, на протяжении тысячелетий они первые люди, которым удалось лицезреть такое собственными глазами. Не иллюстрацию в учебнике, не витрину в музее, а оригинал, все это время качающийся на волнах канала. Правда, барка представляла собою не совсем то, что хранилось в его памяти. Многие детали отличались: она была несоизмеримо больших размеров, чем считалось и воспроизводилось в реконструкциях, и много изящнее, хотя в то же время и грубее, словно сработана не человеческими руками. И чего-то не хватало. Чего? Потребовалось несколько секунд, чтобы Могенс понял.

— Гребцы, — пробормотал он.

Грейвс непонимающе посмотрел на него.

— На носу и на корме должны стоять статуи, — пояснил Могенс. — Один гребец на корме и второй, навигатор, на буге. Но, может быть, на этой барке и не было статуй, а…

«Стояли их прототипы во плоти», — хотел он закончить, но оборвал себя на полуслове.

Наконец-то ему удалось преодолеть оцепенение. Он обошел Грейвса и встал на берегу канала, где покоилась на водах барка. Чувство благоговения никуда не делось, но к нему примешалось то же ощущение, что он испытывал при виде росписей и иероглифов наверху. Оно выглядело как нечто знакомое, но этим не было.