На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг. - Андрей Владимирович Николаев

сопровождении Князева и Кузнецова, которые не проронили ни слова, покинул расположение нашего НП. Куда далее направился замполит, я не знал. Только лишь через короткий промежуток времени, вполне достаточный, чтобы дойти до огневых первого дивизиона капитана Рудь, был организован минометный налет по противоположному берегу озера Сало-ярви – то есть по переднему краю финнов.

Я не думаю, что это было сделано с санкции Шаблия или при участии Солопиченко. На такое могли отважиться только лишь наши дурол омы: Куриленко, Куштейко и Рудь. Как бы там ни было, но по финнам был дан не один залп большой огневой мощности.

Не успели еще замолкнуть наши минометы, как финны отреагировали ураганным шквалом артиллерийского и минометного огня. Снаряды и мины рвались в бешеном и все нарастающем темпе. Интенсивность и сила налета были такой мощности, что, казалось, превосходили артиллерийскую подготовку у озера Йхантала-ярви. Я лежал в «пещере», вздрагивая от каждого снаряда, падавшего поблизости, и думал о том, что, если финны теперь под прикрытием такого огня переправятся через озеро, они возьмут нас голыми руками. Налет прекратился, и мы услышали голос с того берега, кричавший на ломаном русском языке: «Стрелят нэ надо! Скора мир! Наша Москва поехал! Русека не стрелят!»

Когда же мы стали анализировать зоны обстрела, то поняли: финны били из своих орудий предельно точно мимо наших объектов. Они били совсем рядом, совсем близко, но мимо! Это поразило нас.

4 сентября. Хлещет нудный, беспросветный дождь. Дует пронизывающий ветер, срывающий побуревшую листву с берез и осин. С утра мылись в бане на берегу озера Лейтимо-ярви. В бане просторно и жарко.

Я лежу на лавке, а Павлик Середин хлещет меня березовым веником по спине. По стеклам бьют крупные капли дождя, ветер воет в трубе, а тут сухой, раскаленный воздух. Дышится полной грудью легко и свободно.

Сегодня была почта. Аркашка Боголюбов пишет, что они с Виталькой Хомяковым решили поступать во ВГИК на режиссерский факультет. Они ходили к моему дяде Сергею Петровичу Юдину, заслуженному артисту и солисту Большого театра за рекомендацией.

Счастливцы, думал я про своих друзей, сидя в предбаннике и завернувшись в махровую простыню со шведским клеймом. Я искренне завидовал им. Завидовал, совершенно забыв о том, что один вернулся с фронта с искалеченной ногой, а другой – так и вовсе без руки.

После отдыха и обеда я отправился с новой сменой на НП. Дождь перестал, ветер утих, но дорога раскисла, и идти по ней было трудно.

Из штаба сообщили, что сверху получен приказ о прекращении огня и всех видов военных действий с Финляндией с восьми утра 5 сентября 1944 года. Это была первая весточка мира, всполошившая всех людей, находившихся поблизости. Начало темнеть. И вдруг, как бы ничего уже не опасаясь, солдаты запалили огромный костер перед нашей «пещерой» и уселись вокруг него с мечтами о будущем.

– Финны теперь, должно, по домам поедут, – мечтательно произнес Павлик Середин.

– Хвины теперь до дому пойдут. Это ж факт, – с какой-то особенной нотой в голосе произнес Смилык, – а нам тож еше тянуть да тянуть лямку. Воевать да воевать. И многие ли из наших возвернутся до хаты своей?!

– Нас-то теперь чё, – говорит Поповкин, – на другой фронт кинут. Али как?!

– Про то знають водни большие начальники! – многозначительно произносит Смилык.

– А шось, товарищ лейтенант, тэперь з нашим енпэ будэ? – заговорил Ефим Лищенко, протягивая руки к огню и довольно щурясь от едкого дыма. – Такое гарнэ енпэ, усё зараз лакировано. И шось тэперь? Бросать йего али как?!

– Поживем, Ефим Сидорович, – увидим, – говорю я, – а теперь нелишне и соснуть малость.

5 сентября 1944 года. Разбудил меня Паша Середин:

– Товарищ лейтенант, а товарищ лейтенант! Гляньте-ка, солнце встает!

Над озером Сало-ярви, правее острова Кютесари, там, где озеро достигает в ширину почти полверсты, над тихой гладью вод, в холодной мгле тумана, подымался лимонно-желтый шар восходящего солнца. Наступал на этой исстрадавшейся земле первый день мира!

Все мы всматриваемся в противоположный берег. Но даже в стереотрубу на противоположной, финской стороне не заметно никаких признаков жизни. Там все как будто бы вымерло. Застыло в напряженном ожидании.

До восьми ноль-ноль оставалось еще с лишним два часа. Еще официально шли последние часы и минуты войны. И мы еще имели право нажать на спусковой рычаг и изрыгнуть взрывчаткой из своих стволов. Но, правда, каждый из нас сознавал: чтобы сотворить подобное, нужно стать, по меньшей мере, маньяком или нашим замполитом Куриленко, парторгом Князевым или, на худой конец, майором Куштейко. А маньяк, или же Куриленко с Князевым и Куштейко, может обнаружиться среди нормальных людей в любую минуту. История знает немало случаев, когда спусковой механизм оружия приводился в действие уже после подписания перемирия, когда падал сраженный пулей парламентер, личность по всем законам неприкосновенная.

Огненный шар солнца подымался все выше и выше над горизонтом, а лучи его растворяли молочную мглу тумана и проясняли дали. День обещал быть ясным, теплым и, возможно, радостным. От вчерашней хмари не осталось и следа. Тот, кто не бывал в Финляндии, в этом чудесном краю голубых озер и вековых лесов, в стране гранитных скал, вереска и морошки, тот никогда не представит себе ее красоты. Никакие слова не способны передать то чувство, которое испытывает человек, созерцающий наяву волшебную сказку страны Суоми. Можно «балдеть» от яркой экзотики Юга, от пальм, от запаха магнолии, от теплого моря. Но подлинное очарование природы можно наблюдать только лишь здесь – в этом суровом, северном краю.

Медленно идут томительные часы ожидания. Позвонили из штаба.

– Как там у вас? – услышал я в трубке голос командира полка.

– Никак, – отвечаю я.

– Спокойно?

– Даже более: абсолютно спокойно.

Солнце поднялось настолько высоко, что его лучи заиграли в капельках воды на прибрежных камышах фантастическими бриллиантовыми искорками.

– Товарищ лейтенант, – заговорщически шепчет Лищенко, – вже восемь ноль-ноль.

– Знаю, Юхвим, знаю.

– Таки, шось же ж тэперь будэ?

– Поживем – увидим. Ждать не долго.

Проходит десять минут, пятнадцать, двадцать, полчаса. Час.

Наконец, я не выдерживаю и выхожу из-под прикрытия зелени на открытое место: на мне фуражка, а в лучах солнца золотым всплеском сверкают мои офицерские погоны. И тотчас оживает противоположный берег. Из-за камышей поднялась серо-голубая масса солдат – они машут своими каскетками и что-то громко кричат. Наши также высыпали на берег, машут пилотками, платками, кричат «ура». Кто-то пытался даже пальнуть в воздух, но его вовремя удержали.

В начале одиннадцатого от финского берега отделилась лодка с двумя гребцами. Медленно и робко плыла