Твердь небесная - Юрий Рябинин

Вечером солдаты в своих фанзах разбирали подарки. Каждому полагался матерчатый пакет, годный, сам по себе, на портянки или еще для какой надобности, в котором было уложено много всяких полезных вещей: смена белья, полфунта мыла, два платка, фунт сахару, полфунта плиточного чая, четверть фунта табаку, две книжечки папиросной бумаги, карандаш, финский нож, кисет с пуговицами, крючками, наперстком, иголками и нитками, бумага и конверты.

Бывалый солдат Матвеич все не мог нарадоваться, налюбоваться на царицыны подарки. Они ему были, пожалуй, подороже креста. Он несколько раз вынимал вещицы из пакета, разглядывал их внимательно, хмыкал, покачивал головой, будто диву дивился, и снова укладывал все аккуратно назад. Всем этим новым и чистым, право, и пользоваться-то было жаль.

– Видишь, Матвеич, как тебя царица одарила, – говорил Васька Григорьев. Он то и дело поглядывал на свой новенький крестик, поправлял его, протирал рукавом, чтобы прибавить ему блеску. Васька и сам весь сиял, как начищенная медь. – Ты бы взял да написал ей в Петербург письмецо благодарственное: так, мол, и так, подарки твои, матушка, получили, низкий тебе наш солдатский поклон за заботу, за доброту…

– Дурья ты голова, – серьезно отвечал Матвеич, – да разве досуг государыне читать всякого служилого письма. У ей скоко забот одних! Не нам чета.

– Да ей, поди-ка, и не прочитать по-русски, – отозвался Кондрат Тимонин, тоже с новеньким Георгием на груди.

– Это как же? – удивился Матвеич.

– Так она же самая, говорят, не русская вовсе – немка.

Матвеич оглянулся на друзей студентов, как бы ища у них ответа, – так ли это?

– Все верно, Матвеич, – подтвердил Мещерин. – Немка она прирожденная. Бывшая принцесса Дармштадтская Алиса.

Матвеич какое-то время молчал, нахмурившись и раздумывая над услышанным.

– Ну и ладно… – сказал он примирительно, будто поборов расстройство. – Немка… даром что датска… а понимат нужду солдатску. – И он бережно, с любовью погладил свой кулек.

– Да, они хорошо понимают солдатскую нужду, – вздохнул Тимонин.

– Ты это об чем? – спросил Васька Григорьев.

– Да все об тем же – об войне… будь она… Эти их подарки, как цигарка перед казнью: все одно жизнь у тебя отымают, да вроде как приятность делают напоследок. Нам еще и поблагодарить их за табачок! – Тимонин рванул облатку и высыпал горстку табаку на ладонь. – Так и есть, дрянной. Пересохший. Половина пыли будет. Верно, с турецкой на царевом складе лежит.

– Ох, Тимонин, не слышит тебя фельдфебель, – глухо отозвался Матвеич. – Берегись. Несдобровать бы.

– Да пусть хоть сам Куропаткин слушает. Что нам может быть хуже окопов? – с вызовом произнес Тимонин. – Нынче вон самых революционеров интеллигентных, – он кивнул на Мещерина с Самородовым, – ссылают на войну заместо каторги. Куда уж с нас-то больше взыскивать, с брехунов темных!

– Тебе можно еще назначить отстегать по хребту за крамольные речи, – ухмыльнулся Васька. – Вон казаки хлещут своих нагайками за что ни попадя.

– А вот интересно, братцы, – оживился Самородов, – если бы нас всех, всю роту, собрали вот так же, как у казаков заведено, в круг и спросили, достоин ли Тимонин наказания за свои взгляды, – как бы вы порешили? Вот ты, Вася, что ответил бы?

Васька хотел было в обычной своей манере как-то схохмить в адрес Тимонина, да вдруг посерьезнел почему-то, нахмурился и сказал:

– Верно он говорит, в сущности. За что мы здесь воюем? – за эту китайску мазанку? Мне, к примеру, она нужна, как летошний снег.

– Дормидонт, ну а ты что скажешь? – обратился Самородов к их новому отделенному.

– Его теперь галуны на погонах обязывают рассуждать не по совести, а так, как полагается по начальственному предписанию, – все-таки не удержался съехидничать Васька.

Архипов даже не оглянулся на потешника. Видно было, что вопрос Самородова и его заставил крепко задуматься.

– Нам, староверам, ваши императоры своими сроду не были, – начал он издалека. – Если они не выдумывали чего против нас, уже слава богу. А уж на пользу нам ни самой малости не делали ни в жизнь. Но вот, что я подумал теперь: они, оказывается, и своим никонианам, вот вам всем, не радетели, не заступники, а самые что ни на есть изводчики.

– Я бы Тимонина не выдал, нет, – продолжал Дормидонт Архипов. – Но всыпать плетей вам всем не мешало! За то, что вы вере русской изменили, а через это превратились в натуральное стадо – куда ни погонят вас ваши… немки с немцами, хоть на закланье, всё идете бездумно, безропотно.

– Так что же тебе твоя вера правильная не помогла, что тебя вместе с нами, грешными, на убой погнали? – спросил Васька.

– Полоротый! Я ж про то и говорю: нас изводить полагается, нас испокон веку изводили за веру. А вот вас-то как свои не жалуют?

– Ну ты, Дормидонт, это уж загнул! – возразил Мещерин. – Царь Иван Грозный был вашей веры, то есть дониконовских обрядов, а изводил он своих единоверцев дай бог! – и под Казанью, и в Ливонии, да и в самой Москве. Тысячами! И Малюта Скуратов, и самозванец Гришка Отрепьев – чудовский монах, – все крестились двумя перстами. Да что об этом! – давайте-ка послушаем мнение нашего уважаемого старейшины, – сказал он. – Что ты, Матвеич, думаешь о войне? И прав ли Тимонин? Как, по-твоему?

Старейшина, которому, впрочем, было едва за сорок, ответил не сразу. Он преяеде посопел в усы, разгладил бороду и наконец произнес неторопливо:

– Я вам вот чего скажу, ребятушки: праву или не праву войну ведет держава, лучше всех бабы знают. Оне умом хотя и дуры и в политическом вопросе толку вовсе не мыслят, но нутренностями верно все чуют. Вон Тимонин сейчас турецку припомнил. Так вот, когда матушка покойна провожала папашу на турецку, оно, конечно, бабы выли, но выли с понятием…

– Здорово как это ты говоришь: выли с понятием! – перебил Матвеича Самородов.

– Истинно так! – продолжал Матвеич. – И вот как они голосили тогда, послушайте:

Не на пир тебя позвали, не в забавушку, —Грозна служба сочинилась государева:Сволновался неприятель царства Русского,Посрамить решился веру христианскую,Попытать который раз расейску силушку.Так ступай, соколик, с миром в службу царскую,С миром, Господом самим, да со святым крестом,Ты оружьице возьми во праву рученьку,А во леву-то возьми ты востру сабельку,Да постой, да поборись за землю Русскую,Да не выдай православных наших братушек, —Из турецкой из неволи лютой вызволи…

Матвеич продекламировал это причитание нараспев, подражая, верно, своим землячкам – сельским вопленицам. Солдаты, натурально, заслушались его.