Дети ночи - Вампирские Архивы

Тогда Роиз, знающая мало молитв, взамен в ужасе начинает петь свою песенку:

Oh fleur de feu

Pour ma souffrance…

— Ах! — вскрикивает герцог. — Откуда ты знаешь эту песню?

— От своей матери, — отвечает Роиз и, ведомая каким-то внутренним чувством, поет снова:

О флёрда фёрПурма суффрансНед ормей парМэй сэй дэй мвар…

Это песня о кусте огнецвета, Nona Mordica, прозванного некусайкой. В ней говорится: «О цветок огня, ради невзгод моих, не спи, но мне помоги — пробудись!» Дочь герцога часто пела ее. В те дни куст, в котором не было нужды, считался лишь замковой диковиной. Но сама песенка, повторяемая, словно заклинание, на горной дороге, оказалась бесполезной.

Герцог снимает грязный шарф с волос Роиз. Она очень, очень похожа на его покойную дочь: тот же бледный гладкий овал лица, высокая белая шея, и большие блестящие темные глаза, и длинные черные волосы. (Или дело в том, что она очень, очень похожа на картину?)

Герцог отдает распоряжения, и Роиз уводят.

В прелестной комнате, дверь которой была заперта семнадцать лет, ее выкупали и вымыли ей волосы. В ее кожу втерли масла и духи. На ней платье нежнейшего розового цвета с поясом, расшитым жемчугами. Ее волосы расчесаны, и на них водружен венец со звездами и мелкими золотыми листочками.

— Ох, бедные твои ручки, — причитают служанки, подстригая ей ногти.

Роиз поняла, что ее не казнят. Она поняла, что герцог заметил ее и пожелал любить, как свою покойную дочь. Медленно какое-то беспокойство, не вполне счастье, охватывает Роиз. Теперь она будет носить собственное розовое платье, теперь она будет сочувствовать герцогу, утешать его. Ее вдруг охватывает покой.

Мечта стала явью. Она так часто рисовала это в своих мыслях, что почти не удивилась. Кухня никогда не представлялась ей чем-то настоящим.

Она скользит по замку, и дамы поражены ее изяществом. Посадка ее головы под звездным венцом безупречна. Ее голос тих, чист и мелодичен, и чужеземная манера ее матери, давно забытая, полностью оставила его. Лишь огрубевшие руки выдают ее, но, смягченные мазями, вскоре и они станут нежными и белыми.

— Возможно ли, что она и впрямь принцесса, вернувшаяся во плоти?

— Ее жизнь отняли так рано — да, как верят в землях пряностей, волею провидения она могла вернуться.

— Она примерно в том возрасте, как; если бы была зачата в ту самую ночь, когда дочь герцога у… То есть в ту ночь, когда нас постигло проклятие…

Разражаются богословские диспуты. Слагаются песни.

Вот уже некоторое время Роиз сидит со своим приемным отцом в Восточной башне, и он рассказывает ей о книгах и мечах, лютнях и свитках, но только не о двух портретах. Затем они вместе выходят в прелестный сад, залитый солнечным светом. Они сидят под персиковым деревом и обсуждают многие вопросы, или это герцог их обсуждает. То, что Роиз невежественна и неграмотна, ничего не значит. Ее всегда можно будет обучить. Она соответствует основным требованиям — послушание и кротость. Многие девицы королевской крови во многих странах знают не более, чем она.

Герцог засыпает под персиковым деревом. Роиз слушает песни о любви, что преподносят ей ее (именно ее собственные) придворные.

При упоминании о чудовище в клетке она кивает, как если бы знала, о чем идет речь. Она предполагает, что это нечто ужасное, пугающая забава, которую покажут за ужином, после заката.

Когда солнце склоняется к западной цепи гор, едва виднеющихся из-за высоких стен, придворные стекаются в замок и все двери запираются на замки и засовы. Этим вечером они собираются с особым рвением.

И стоит свету угаснуть за цветными стеклами, среди которых нет красных, как ширмы и покрывала убирают с бронзовой клетки. Ее выкатывают на середину огромного зала.

Почти сразу из бойниц начинают с грохотом палить пушки. Канонирам даны строжайшие распоряжения вести огонь всю ночь без секундной передышки.

В зале гремят барабаны. Псы начинают лаять. Роиз не удивлена шумом, поскольку часто слышала его сверху, со своего чердака, словно морской прибой, вновь и вновь накатывающий на дом внизу.

Она с опаской смотрит на клетку, гадая, что же обнаружит там. Но видит лишь груду, черную, словно воронье, и еще матовый отблеск факелов на чем-то, похожем на человеческую кожу.

— Тебе не следует спускаться вниз и смотреть, — заботливо предупреждает герцог, когда его придворные стекаются к клетке.

Кто-то тычет меж прутьев украшенной самоцветами тростью, пытаясь пробудить чудовище, что лежит там недвижно. Но Роиз следует избавить от этого зрелища.

Так что герцог призывает актеров, и легкая прелестная пьеска разыгрывается на протяжении всего ужина перед помостом, заслоняя от глаз девушки остальной зал, где жестокое торжество и издевки двора неудержимо нарастают.

Глава 4

Принц Феролюц приходит в сознание в мгновение ока. Его пробуждает шум — слышный сквозь все прочие звуки — крыльев его народа, бьющегося о камни замка. Крылья говорят ему больше, чем их дикие многозвучные голоса. В сравнении с этим чувством мука исцеления и жестокость человеческого рода не значат ничего.

Феролюц открывает глаза. Его зрители-люди, обрадованные, но испуганные и брезгливые, пятятся и в двухтысячный раз спрашивают друг друга, надежна ли клетка. В свете факелов его глаза скорее черные, чем красные. Он озирается. Хотя и пленный, он величествен. Будь он львом или быком, они бы восхитились его «благородством». Но он слишком похож на человека, что невыносимо подчеркивает сверхъестественные отличия.

Вампир явно осознает суть своего бедственного положения. Враги заперли его. Пока что он зрелище, но в конце концов будет убит, как подсказывает ему чутье хищника. Он думал, что его уничтожит солнце, но теперь смерть отдалилась. И, превыше всего прочего, кличи и голоса крыльев его сородичей рассекают воздух снаружи этой каменной горы, изрытой пещерами комнат.

Так что Феролюц начинает петь, или, по крайней мере, так это воспринимают неистовые придворные и все люди, собравшиеся в зале. Кажется, что он поет. Это великий клич, каким говорит меж собой его племя, искусство, наука и религия крылатых вампиров, его способ сообщить сородичам или же попытаться сообщить то, что они должны узнать, прежде чем он умрет. Так пел его отец, и дед, и каждый из его предков. Большинство из них умерли в полете, падшими ангелами ныряя в глубокие ущелья, вдоль огромных ступеней далеких вершин, не обрывая песни. Феролюц, заточенный, верит, что его клич будет услышан.