Чердынец - taramans

class="p1">Мне как-то сразу и погрустнело… Период болтания в «нигде» я старался гнать из памяти.

— Нет, Трофим… Там — не страшно, там… серо как-то все… уныло и тоскливо… хотя… может это только мне так досталось? А другим — может и страшно? Вот веселья я там никакого не заметил… Облегченье… у кого-то и есть… Не знаю… и не спрашивай меня больше об этом! тьфу ты…

Значит что-то увидел Митин в моем лице, что довольно поспешно сказал:

— Ну и хрен с ним! Юрка! А давай чайку попьем? — встал, пошел ставить чай.

— Вот знаешь, Юра… У меня там на Севере тоже случаи были… такие — когда странные… а когда и страшненькие… Север, он же не для людей. Он, Юра, — сам по себе! Вот взять аборигенов тамошних… они же — ну, до последнего времени… в ладу с природой жили. Что нужно брали, что не нужно — оставляли на своем месте, а что и — стороной обходили, да подальше.

— Это только мы — что знаем, что не знаем — а лезем! И ломаем вокруг себя все, перестраиваем, под себя мнем! Ну как же — мы же умные такие! Ученые!

— А вот как боком это вылезет — так начинаем скулить, мамкину юбку ищем, руками разводим — как же так?!

— Вот прожил я на Севере — считай всю жизнь… По разным его местам бывал. И, знаешь, что — вот мы уйдем оттуда, так или иначе — а он позаметет, позасыпет все эти наши игрушки, в болотах утопит, ржой съест, ветрами развалит… и жить дальше будет, как ничего и не было! И чукчи эти, с хантами — так и будут по нему на нартах своих ездить, и как мураши ползать — не трогая того, что трогать — не нужно. Вот и думай — кто умный, а кто — дурак последний.

Так мы с ним и проболтали до самого прихода моих родителей, разговаривали, пили чай. Он, не торопясь собирался. Брал вещи, осматривал и либо аккуратно клал в машину, либо — возвращал в шкаф.

— Вот тоже тебе, Юра! — упс, а это очень неплохо — КЗС, костюм защитный сетчатый, маскхалат — у нас в армии такие были, в разведроте. Митин ростом ненамного выше меня, теперешнего, да и в плечах — не богатырь.

Еще я заприметил танковый комбез — черный, плотный, на пуговицах спереди от воротника до пояса. Новый или почти новый! Игнатьич тоже вернул его в шкаф, наверное, увидев мой заинтересованный взгляд. А неплохо поживился Митин у того старшины. Обязательно его нужно будет навестить! Обязательно!

Интересный дядька оказался! Как я с ним раньше знакомство не свел.

Он мне рассказывал были и небылицы Севера. Я — больше слушал.

— А вот, Юра — скажи-ка мне… Ты вот мне прошлый раз сказал, что тебе было шестьдесят два… А, я, вот как-то — не чувствую в тебе своего сверстника. Моложе ты явно.

— А я Игнатьич… и сам уже запутался, сколько мне лет. То — веришь, нет ли, готов как щенок молодой сказать, стрекозлом; то какое-то спокойствие нападает. То — к девкам тянет, что — невмоготу; то все не нравится, все не так и ворчать хочется.

— Ага… вон как?! Это в тебе, наверное, так молодое тело играет. Я ведь, Юра… пару раз слышал про такое — там, на Северах. Один раз нам местные сказки рассказывали, что вселяются в зверей духи разные. То — хороший дух, тогда он людям помогает, то — мерзость какая-то и тогда беда.

— Вот про медведей-людоедов слышал небось? Медведь-то, он по весне, зверь вообще — опасный. Голодный же — жрать захочешь — все что ни попадя сожрешь. И бывает, что мишка и человечинки отпробует. Но вот чтобы специально человека искать — то далеко не всегда бывает, даже если уже и оскоромиться успел. Вот аборигены и говорят — дух злой в этом мишке. И даже вроде — не мишка это уже.

— А еще раз… вышли мы партией на зимовье местных. Там двое было — мужик и баба. Они толи своих дожидались, толи — наоборот — догоняли. То я не понял, да и не важно. И баба была старая, страшная как смерть, и мужик этот был уже далеко не молод, и какой-то — придурковатый, что ли.

— Ну, мы им за ужином спиртику и плеснули. Вот этот мужик и рассказал, что прибился к ним как-то парень один — не из местных. И был этот парень, вроде как — не в себе. Вселился в него кто-то, но вроде как плохого не делал, кочевал с ними за оленями. Так вот пожил с ними, какое-то время — а потом сгинул, вроде как — утоп. А может и помогли ему, так как старик этот говорил — жадный был этот парень до баб. Ему любая за счастье была.

— Там же как, Юрка, — бабы — сильно на любителя, ага. Только с большой голодухи полезешь. А этот, вроде как, и не разбирал. Вот, думаю, ему кто-то из местных мужиков и помог — утонуть. Но тут все — не понятно мне и сразу-то было. Старик этот по-русски — с пятого на десятое, а еще и подпил: то рассказывает, то — песни петь начинает. Буровит что-то, толком и не разобрать.

— Ага! Вот ты где? А мы уже и к бабушке сходили. Она нам и говорит, как ушел сюда, так и не приходил! Ну здравствуй, Трофим Игнатьич! — батя был толи раздраженный какой-то, толи уставший.

Митин провел маму и батю по дому, показал участок, гараж. Мама была немного напугана — видно состояние дома ее пугало — осилим ли достройку?

Батя ходил с деловым видом, даже успокоился. Смотрел на все с интересом. Я бегал за ними хвостиком, что-то показывал, что-то объяснял. Мама, глядя на нашу деловитую уверенность, успокоилась и даже повеселела, слыша наши с батей рассуждения, как и что будем делать.

— Вон батя — смотри: колонка водоразборная на той стороне улицы, почти напротив. Трубы кинуть, в дом завести — я посчитал — семнадцать метров. А вот сюда — четыре метра от дома, вывести канашку, колодец поставим.

— Пол в подвале зацементируем, стяжечку сделаем — почище чем у других в доме пол будет! Стены конечно — тоже под штукатурку