Последнее предложение - Мария Барышева

— Ого!

— Ты красноречив, как всегда, — с теплой усмешкой заметила Рита и протянула к нему руки в медленном, удивительно плавном и красивом жесте. Савицкий нашарил за спиной дверной замок и запер его.

— Это все мне?

— Тебе, — его поманили — и руками, и глазами. — Я хочу, чтобы ты написал что-то волшебно хорошее.

— Я думаю, — очень серьезно ответил Роман, — что теперь в этом можно не сомневаться.

Когда он проснулся, Рита спала рядом, уткнувшись лицом ему в плечо и закинув руку на грудь. Несколько минут Роман рассеянно смотрел в потолок, водя взглядом от одного края до другого и силясь вспомнить, что же он такое должен сделать? Лежащая на груди рука мешала вспоминать, так же как мешало собственное неожиданно хорошее самочувствие и не менее хорошее настроение.

Ах, да, книга!

Роман покосился на прижатую к его плечу золотоволосую голову, снова перевел взгляд на потолок и попытался сосредоточить свои мысли на том, что ему следует написать и как это следует написать. Но тут же досадливо зажмурился. Как можно на таком сосредоточиться, если рядом лежит голая женщина? К тому же, если эта голая женщина впридачу еще и любимая женщина. Нет, совершенно невозможно!

Он чуть отодвинулся и осторожно переложил руку Риты на подушку. Девушка тотчас глубоко вздохнула и, перекатившись по кровати и сбросив простыню, повернулась к нему спиной, что-то пробормотав во сне. Его взгляд невольно устремился к обнажившимся прелестям, после чего Роман, сожалеюще вздохнув, протянул руку и простыню поправил. Рита сейчас была желательна исключительно в спящем виде. Встав, Савицкий чуть потянулся и поморщился — волшебство волшебством, а спину фея расцарапала на совесть. Собрал свою одежду, привольно разбросанную по всей комнате, он бесшумно оделся, посмотрел на пистолет на тумбочке, еще раз на Риту и вышел, заперев за собой дверь.

В доме ничего не изменилось — все та же глубокая тишина, та же тьма за окнами и тот же полумрак в коридоре. Вытащив прихваченные сигареты, Роман закурил и огляделся, вспоминая нарисованный Тарановым план дома, потом повернулся и пошел к кабинету. Но, не дойдя, остановился рядом с дверью «тронного зала». Когда они уходили, Сергей закрыл ее и выключил люстру. Но теперь дверь была приоткрыта на ладонь, и в щель выбивался яркий свет. Подойдя к двери, Роман заглянул в зал, потом осторожно потянул створку, и дверь беззвучно повернулась на петлях.

Стоявшая посередине зала, рядом со столом Виктория не шелохнулась, тем самым напомнив ему неподвижно сидящую перед камином Оганьян, сосредоточенную на танце пламени. Скрестив руки на плоской груди, Корнейчук пристально смотрела на мраморные статуи мифических чудовищ, и ее взгляд плавно скользил от одной оскаленной застывшей морды к другой. Видимое в профиль лицо было расслабленным, обычно резкие и жесткие черты смягчились, и сейчас в нем появилось даже что-то миловидное, но в то же время это лицо было странно безжизненным, и застывшая женщина сама казалась частью скульптурной экспозиции. Позади нее мраморный Гефест замахивался молотом, и на его бородатом лице чудилось негодование, оттого что Виктория стоит так далеко, и он никак не может до нее дотянуться.

— Что — шпионите? — вдруг негромко и насмешливо спросила Корнейчук, не оглянувшись. — Боитесь, как бы мы чего не стянули?

— Это самое меньшее, чего сейчас стоит опасаться, — отозвался Роман, встав на пороге. — Что вы делаете?

— Смотрю, — Виктория пожала плечами. — Просто смотрю… Надеюсь, это не запрещено?

Роман ничего не ответил, и Корнейчук, помолчав, добавила — уже другим, удивительно мягким голосом:

— Они такие красивые…

Она подошла к мантикоре, погладила ее по спине, потом ее ладонь скользнула на вздымающийся вверх скорпионий хвост — ласковый, восхищенный жест, но в этом восхищении не было ничего от любования произведением искусства. Роман повернулся и молча вышел, ругаясь про себя.

Кабинет, где он прихватил бумагу и ручку, был пуст, в бывшей бильярдной, где грозился находиться Таранов, тоже никого не было. Сложив листки, Роман сунул их в карман — как-то слишком поспешно, словно разгуливать по дому с листами принтерной бумаги было на редкость непристойным занятием. Он быстро прошел вдоль и поперек весь третий этаж и убедился, что кроме Корнейчук здесь больше никого нет. Дверь в комнату, где, по словам Сергея, заперся Зощук, была распахнута настежь, окно было тоже открыто, и черный туман перекатывался в проеме, но дальше подоконника не двигался — только время от времени из него выстреливали тонкие щупальца и осторожно просовывались в комнату, словно пробуя воздух в ней на вкус, но тотчас же втягивались обратно. Ветер перекатывал по полу скомканные исчерканные листки, а рядом с огромным креслом — единственной мебелью в комнате — стояли три пустых бутылки из-под слабоалкоголки. Роман хмыкнул и пошел назад.

Владимира он встретил на лестнице — Зощук поднимался неторопливым, размеренным шагом, держа в каждой руке еще по бутылке, в которых колыхалась бледно-оранжевая жидкость. Свитер он снял, оставшись в светлой рубашке, которая ему была явно мала. Зощук смотрел перед собой невидящими глазами, и его губы беззвучно шевелились, словно он разговаривал с кем-то невидимым, шедшим рядом с ним. Романа он, похоже, даже не заметил, хотя прошел совсем близко, едва не задев локтем, — безмолвный, сосредоточенный призрак, бредущий где-то в собственном мире. Верно, это был очень практичный мир, ибо сквозь отрешенность на лице Владимира проглядывала легкая озабоченность, словно он и сейчас краешком сознания прикидывал, сколько можно потребовать в качестве нанесенного морального ущерба и как это надежнее оформить. Роман досмотрел, как юрист-призрак завернул за угол, потом спустился на второй этаж. У него возникло неодолимое желание отыскать всех литераторов и узнать, кто чем занимается.

В третьей от лестничной площадки комнате с такой же скудной обстановкой, как и в комнате Зощука, оказался Семыкин. Юрий в одних брюках, скрестив босые ноги, сидел на полу. Перед ним стояла полная окурков пепельница, из которой выматывалась сизая струйка дыма, и валялись несколько коробков из-под каминных спичек. Прикусив губу, Юрий, не замечающий чужого присутствия, мастерил на полу из спичек некое подобие осадной башни и, казалось, с головой ушел в работу, то и дело что-то бормоча и потирая ладонью грудь, густо заросшую черными волосами. Рядом валялись листы бумаги — чистые все до единого. Пока Роман смотрел на него, Семыкин деловито выпотрошил еще один коробок, взял одну спичку и с хрустом сломал ее. Улыбнулся, уронил обломки на пол и взялся за следующую. Когда он дошел до четвертой, Роман смотреть перестал.