Княжич. Соправитель. Великий князь Московский - Валерий Язвицкий

Хитрый корсак, стремясь освободиться, с разбега бросается на спину, катается по земле, но подмятый беркут снова взлетает на воздух и с прежней яростью преследует добычу…

Корсак заметно слабеет, начинает метаться и вдруг, совсем неожиданно и сразу, теряет все силы. Чуя это, беркут в последний раз налетает на зверя и вонзает когти ему в голову. Как подкошенный, падает корсак и не оказывает более никакого сопротивления.

С радостными криками и ликующим гиканьем охотники окружают место последней борьбы, любуясь птицей. Беркут сидит на лисе, выпрямив ноги и глубоко запустив в нее когти. Голова его с перьями, ставшими дыбом, слегка откинута назад. Налитые кровью глаза сверкают яростью, из раскрытого клюва вылетает хриплый клекот, а могучие полуразвернутые крылья, чуть вздрагивая, покрывают почти все тело корсака.

– За такую птицу и четырех коней не жаль! – восклицает хан.

Файзулла-оглы-Шакир привычным движением схватил должик и, стянув путы на ногах Ука, ловким ударом палицы убил наповал лису и снял беркута, но молодой его помощник Ибрагим, приняв добычу и снимая шкуру, замешкался, не успел вовремя бросить кусок мяса разъяренному беркуту.

– Юаш адэм булганчы, – гневно закричал Ахмат, – юкка чыккан булганчы![180]

Плеть свистнула в его руках и обвила спину Ибрагима, а конец ее, мелькнув из подмышки, рассек ему нижнюю губу. Ибрагим, бледный, вскочил, вытянувшись перед ханом неподвижно, чтобы мог утолить свой гнев повелитель. Кровь заливала ему еще голый подбородок, а руки его судорожно вцепились в обе полы верблюжьей абы. Хан снова взмахнул нагайкой, но Ибрагим почувствовал по второму удару, что гнев хана остыл, и радостно простерся ниц перед Ахматом. Поднявшись, хотел он снова приняться за свежеванье добычи, но друг его, стремянный Нургали, содрал уже шкуру, а злобная птица жадно доедала брошенный ей кусок еще теплого мяса.

Хан, успокоясь, любовался беркутом и ждал, когда снова наденут на него колпачок и пристегнут к его рукавице.

Нургали же, привязывая рыжую шкурку к седлу, говорил с сожалением:

– Если б такого зверя затравить вовремя! Его бы шкуру у нас на базаре китайские купцы с руками оторвали!

Затравив двух корсаков и одну караганку, Ахмат возвращался во дворец за час до вечерней молитвы магрш, что совершается тотчас же после заката солнца.

Он поспешил омыться в беломраморном бассейне, скрытом в саду за высокими стенами, у фонтана, бьющего среди кустов цветущих роз, нардов и лилий. Одевшись в чистые нарядные одежды и отдохнув немного на коврах, хан благоговейно совершил магрш.

Возлегши опять на коврах после молитвы, он приказал позвать к себе кизлар агази,[181] уже седого совсем старика по имени Рахмет-оглы-Али.

– Раб твой пред очами твоими, повелитель, – сказал старый евнух, простираясь ниц.

– Встань, Рахмет, – милостиво молвил Ахмат. – Сегодня, как угаснет заря, я свершу четвертую молитву. Не хочу беспокоить себя ночью. Войду к супруге своей Хадичэ. Ты проведешь меня в гарем. Гюльчахрэ пусть узнает об этом, когда замкнутся за мной двери.

– Слушаю и повинуюсь, – сказал черный Рахмет, кланяясь до земли и постепенно продвигаясь к выходу из сада, пятясь назад, чтобы не повернуться спиной к повелителю.

– Вели призвать сюда ко мне! – крикнул вслед ему хан. – Улема хазрэта Абайдуллу!

Оставшись один, Ахмат весело усмехнулся. Он обдумывал план, как поссорить своих жен, вызвать у них злобу и ревность друг к другу. Он знал, что старшая, Гюльчахрэ, ревнива и властолюбива, а младшая, Хадичэ, тщеславна и завистлива.

– Теперь одна будет грызть другую, – сказал он весело, и план действий сразу созрел в его мыслях.

Отодвинув длинные ветки с алыми розами, протянувшиеся над усыпанной песком дорожкой, появился почтенный улем. Он остановился перед ханом и, почтительно приложив руки к груди, поглаживая длинную седую бороду, произнес:

– Ассалям галяйкюм, государь.

– Вагаляйкюм ассалям, – ответил хан, приподнявшись с ковра, и, садясь на подушку, добавил: – Сядь рядом со мной, хазрэт Абайдулла. Мне нужны твои советы.

Когда старец сел рядом, хан в знак доверия и дружбы прислонился плечом к его плечу.

– Ты наставник мне с моих детских лет, – продолжал Ахмат, – и твои советы всегда были верны, а прошло ведь много времени, и мне уж за тридцать.

Ахмат замолчал и задумался, а Абайдулла, охваченный мыслями о времени, медленно проговорил:

– Время, великий хан и мой повелитель, есть чудовище, пожирающее волей Аллаха все сущее на земле, кроме души. Душу же губит только сам человек, отступая от велений святого Корана, да святится вечно имя Аллаха и пророка его Мухаммеда…

Помолчав некое время, хан сказал своему воспитателю:

– После молитвы иша хочу идти к супруге своей. До молитвы же хочу усладить сердце и душу твоей беседой и наставить ум свой твоими советами.

Хан рассказал ему о планах похода на Москву.

– Не даст Иван дани за все три года – полон возьмем многочисленный! Напомним ему времена Тохтамыша. Города же и села отдам на разграбление эмира.

– Верно, государь, брось им по жирной кости, как собакам. Хотел сегодня сам упредить тебя: точат они уж кончары, мыслят о смуте. Когда собакам не дашь поступить по-собачьи, у них внутренности перевернутся от злобы, загрызут и хозяина. Бросай же им жирные кости и можешь бить их палкой: они будут только лизать твои руки.

– Пусть так, – согласился Ахмат, – а казны у меня теперь нет. Добывать надо. Только опасаюсь крымского хана. Отпал он от нас из зависти. Сделает Хаджи-Гирей зло и вред нам.

– Неведомо будущее, государь, не только нам, но и ангелам. «Аллах ответил ангелам: – Я знаю то, чего не знаете вы».[182] Будем во всех мечетях молить Господа, дабы послал тебе в помощь ангелов Своих, ибо сказано: «Аллах поможет тому, кто полагает на Него упование; Аллах ведет Свои определения к доброму концу…»[183] Во время же битвы читай священные стихи. Сам джехангир[184] Аксак-Темир[185] читал их семьдесят раз подряд во время боя и одержал победу над румами. Запомни эти волшебные стихи – они пригодятся тебе.

Старый Абайдулла откашлялся и прочел на память:

О могущий ночь в день превратить,А землю в цветник –Мне все трудное легким содейИ помощь пошли!..

Ахмат тотчас же заучил четверостишие, поблагодарил ученого старца и предложил ему вместе совершить четвертую молитву, так как заря совсем уж погасла.

Приближаясь к покоям Хадичэ, хан Ахмат ощутил запах сладостно-душных курений. Он усмехнулся, зная, что предстоит поединок в хитростях с умной и образованной женщиной, но тщеславной и завистливой. Последнее давало Ахмату много преимуществ.

В покое уже горели в розовых и голубых сосудах светильники и свечи, разливая мягкий обманчивый свет. Полуодетая в легкие прозрачные ткани, встретила Хадичэ хана. Даже после юной его Адикэ она казалась еще молодой и прекрасной. Склонясь перед мужем, она произнесла нежным голосом ласковые слова:

– Угасая, исчезла для мира вечерняя заря, и ушло за ней солнце, а мне эта заря была утренней, и вот солнце входит в мои покои.

Ахмат нежно взял ее за подбородок. Она прижалась к его руке губами и, поцеловав руку, поцеловала в плечо своего повелителя. Он обнимает ее, и они садятся на мягкие подушки перед низенькими столиками, уставленными блюдами с халвой, баклавой,[186] сосудами с освежающими напитками и с шербетом. Хан заметил еще блюдо, где дымился горячий плов с шафраном, и, взяв его, стал есть. Насытившись, он посадил Хадичэ к себе на колени, лаская и обнимая ее нежное тело.

– Ты прекрасна, – шептал он, – как гурия рая, и аромат из уст твоих – как аромат только что открывшейся розы.

Но Хадичэ, уклоняясь от его поцелуев, произнесла такие стихи:

Когда ты сам творишь в любви обман и ложь,В глаза возлюбленной, как в зеркало, гляди –Ты в них обман ее и хитрости поймешь,Что под чадрою пьяных ласк она в грудиТаит, как яд, с холодной трезвостью змеи.

Ахмат понял, что это попытка подорвать его веру в Адикэ, и чуть заметно усмехнулся.

– О моя Хадичэ, любимая больше других, – заговорил он ласково, – зачем говоришь ты о коварствах и лжи, когда мое сердце полно тобою? Я задумал великое дело и одной тебе доверяю его сегодня. Другие же только после ухода войск из Сарая узнают о нем. Ты умна и оценишь это.

Глаза Хадичэ загорелись любопытством, и она насторожилась. Нежно прижимаясь к хану, она отдает ему томно свои полуоткрытые губы, и оба они, как пчела мед, нежно сосут сладость поцелуя.

Всю ночь среди ласк и поцелуев выспрашивала Хадичэ мужа о походе на Русь и радостно смеялась, когда обещал он ей самоцветные камни, соболей, шелка и парчу русских князей и бояр, золотую и серебряную утварь.