Жизнь лондонского дна в Викторианскую эпоху. Подлинные истории, рассказанные нищими, ворами и продажными женщинами - Генри Мэйхью

есть немало людей, которые притворяются литераторами. Раз или два им удалось опубликовать какой-нибудь памфлет, стихотворение или песню — как правило, патриотического содержания, — и копии этих произведений (они всегда называют их «произведениями») они постоянно носят с собой, держа наготове для любого покупателя, который может вдруг возникнуть. На протяжении нескольких лет я знал одного замечательного представителя этой категории попрошаек. Его представил мне как литератора один наивный друг, который действительно верил в его талант. Мошенник приветствовал меня как коллегу по литературному цеху и немедленно достал из нагрудного кармана своего обветшалого балахона экземпляр одного из своих произведений. «Позвольте мне, — сказал он, — подарить вам мое самое последнее произведение. Оно посвящено, как вы поймете, Достопочтенному графу Дерби — вот письмо его сиятельства, в котором он выражает свое восхищение в самых любезных выражениях». И прежде чем я смог заглянуть в книгу, автор вытащил из сильно поношенного черного портмоне грязное письмо с большой красной печатью. Безусловно, это было настоящее письмо, начинавшееся со слов: «Граф Дерби выражает свое восхищение», а далее оно подтверждает получение произведения г-на Драйвера (я стану называть своего автора этим именем).

Г-н Драйвер предъявил и много других писем; все они были от известных людей, и вежливые выражения, которыми они были изложены, немало удивили меня. Однако вскоре я обнаружил ключ к такому снисходительному отношению. Произведение было политическим, прославляющим консервативную партию и изобилующим всевозможными старомодными чувствами в отношении Тори. Все письма, которые показал мне г-н Драйвер, были, разумеется, от консерваторов. Произведение было любопытным. Оно называлось политическим романом. Эпиграф к нему был: «Pro Rege, Lege, Aris et Focis» («За короля, закон, алтарь и домашний очаг». — Пер.), а посвящение «Достопочтенному графу Дерби» было написано через всю страницу, как эпитафия. В завершение нашей беседы г-н Драйвер обратил мое внимание на то, что его произведение стоит два шиллинга. Поняв намек, я дал ему эту сумму, и тогда он попросил ручку и чернила и написал на титульном листе: «Г-ну …, эсквайру, с искренними пожеланиями от автора Дж. Фитцхардинга Драйвера». Просмотрев книгу, — а это была простая брошюра в бумажной обложке объемом в сто страниц, — я обнаружил, что сюжет не имеет конца. Я упомянул об этом г-ну Драйверу при следующей нашей встрече, и он объяснил мне, что он имел в виду в ближайшем будущем выйти в печать — это было его любимое выражение, — выйти в печать со второй частью этого произведения. Однако с той поры прошло десять лет, а г-н Драйвер так и не вышел в печать со своей второй частью. Когда я виделся с ним последний раз, он предложил мне первую книгу в качестве своей «последней новой работы», которую, как он полагал, я никогда не видел. Он также сообщил мне, что собирается опубликовать патриотическую песню в честь королевы. Не хочу ли я подписаться на ее экземпляр? Всего три шиллинга и шесть пенсов, и он оставит его для меня?

Г-н Драйвер забыл, что я уже отдавал деньги на эту самую песню восемь лет назад. Он показал мне ту же самую рукопись нового государственного гимна, которую я внимательно читал уже давно. Бумага стала мягкой, ветхой и грязной, как однофунтовая шотландская банкнота, но она стоила многих однофунтовых банкнот г-ну Фитцхардингу Драйверу.

Г-н Драйвер жил на деньги от этой еще неопубликованной песни и незаконченного политического романа больше десяти лет. Я виделся с ним достаточно часто, чтобы точно знать его modus operandi (способ действия. — лат.). Хотя он практически является попрошайкой, г-н Драйвер не такой уж и большой мошенник. Если его хорошо одеть, он мог бы сойти за аристократа. А так, в своей старой претенциозной одежде, он выглядит как разорившийся щеголь. Так и есть на самом деле. В молодости у него было много денег, и он прожигал жизнь среди молодых знатных наследников с Бонд-стрит.

Молодые годы г-на Драйвера проходили в период Регентства. Он ездил на фаэтоне, запряженном лихой четверкой лошадей, бездельничал, играл в азартные игры и жил жизнью известного человека. Он рассказывает вам обо всем этом с величайшей гордостью, а также о том, как для него наступили горестные времена, хотя эта часть его рассказа не настолько ясна. Нет сомнений в том, что у него были обширные знакомства среди сильных мира сего в дни его процветания.

В настоящее время он живет на деньги от своих произведений, а залы пригородных пабов в Вест-Энде служат ему издательствами. Он большой спорщик на политические темы, и в этих местах его обществу рады. Г-н Драйвер входит, садится, выпивает свой стаканчик, вступает в разговор и, как он сам говорит, показывает, чего он стоит. Таким способом он завязывает знакомства среди торговцев, которые посещают такие места. Вскоре они выясняют, что он бедный автор, и, движимые жалостью и восхищением, каждый член компании покупает экземпляр этого незаконченного политического романа или дает деньги на эту новую патриотическую песню, которая, как я полагаю, не попадет в печать и до Страшного суда. Мне думается, что к настоящему времени г-н Драйвер отлично использовал все тихие залы Вест-Энда.

Не так давно я получил от него письмо с вложенным в него планом нового произведения, которое должно было называться «Дело рук вигов, или Закат Англии», и просьбой сделать подписной взнос, чтобы дать ему возможность «выйти в печать» с первым изданием. У меня нет сомнений в том, что каждый консервативный член обеих палат парламента получил экземпляр этого плана. Г-н Фитцхардинг Драйвер нанесет им визит, чтобы получить ответ, и некоторые из них — одни из милосердия, другие отчасти из партийного чувства радости от перспективы увидеть, как «вигов» будет поносить в этой книге пусть даже этот бедный нищий, — пошлют ему по полкроны и дадут этому жалкому человеку возможность есть и пить еще несколько месяцев. Не раз в течение всего времени, что я его знаю, г-н Драйвер был на грани «благополучной жизни», если использовать его собственное выражение. При этой перспективе его поведение было характерным для мужчины, его предков и его образа жизни. Он отдал в починку свою убогую одежду, его потертый балахон получил плисовую отделку, шляпа была отреставрирована, он приобрел пару поношенных лакированных ботинок и дешевую трость со старой шелковой кисточкой и являлся каждый день с цветком в петлице. Вдобавок ко всему в качестве украшения он пришил к своему балахону спереди кусочек разноцветной ленточки. В таком виде он однажды подошел ко мне в Хрустальном дворце; казалось, он пребывал в ликующем настроении. Его