Герой должен быть один - Генри Олди

Небо затянуло пеной облаков, стало прохладно, какая-то неугомонная птица во всю глотку орала на крыше, выражая свое отношение к жизни, – и Иолай почувствовал, что Гермий боится, отчаянно, до дрожи в коленках боится… чего?

Того, что встретился со старым знакомым?!

– Ты бы хоть на похороны явился, что ли? – бросил он.

– Восточная Элида, город Феней, – буркнул Гермий, катая желваки на скулах. – Если спуститься с акрополя и взять налево от стадиона, то как раз попадешь к холму, на котором могила… Был я на похоронах, лавагет, не пинай ты меня, пожалуйста!.. И без того тошно.

– Мне уйти?

– Уйдешь. Но попозже. Тебя б на мое место, лавагет, с твоим бронзовым характером – когда Семья после Гигантомахии Олимп раскачивала! Посейдон с Мачехой чуть папе в горло не вцепились – почему Гераклов двое?! Почему одинаковые?! Кто чей сын?! Если двое – значит, могут быть трое? Четверо? Сто?! Чья это вообще идея – Мусорщики-полулюди?! А я – бог тихий, я драться не люблю… Промолчал я, лавагет! Всего лишь промолчал, в тень ушел – а выходит, что предал!.. Предупредить – и то потом не смог, глаз за мной такой был, что хоть наизнанку вывернись!

Лукавый обхватил голову руками, раскачивался из стороны в сторону, выплескивал слова толчками, как кровь из раны:

– Мразь я, лавагет… трус я! Веришь, когда тайком, как вор, на похороны мальчика нашего пришел – убить себя хотел! Да не знал – как… А тогда, на Олимпе, – промолчал! Скис Лукавый! У тебя семья, лавагет, и у меня Семья… Куда я против своих? А свои в один голос: или мы, или они! Павшие в Тартаре, Гиганты истреблены, Мусор на маме-Гее разгребли – пора Мусорщиков убирать! Пока они нас не убрали… Во-первых, никаких явлений людям во плоти, разве что в крайних случаях – нечего к богам привыкать! Во-вторых, герой должен быть один! Не два, не пять, не сто – один! Совсем один! Остальных – убрать! Ты это понимаешь, лавагет?!

– Понимаю, – видеть таким Лукавого было тяжело, но Иолай знал, что любое утешение будет сейчас подобно сладкой отраве; да и не находил он слов утешения, потому что не искал.

И не собирался искать.

– Что уж тут непонятного? Или мы, или они… Мусор убрали, уберем Мусорщиков! Герой должен быть один; а потом – ни одного. Яснее ясного…

– Хочешь, убей меня, – Лукавый смотрел на Иолая глазами побитой собаки. – Я знаю, лавагет, ты сможешь… Хочешь?

Иолай отрицательно покачал головой.

– Наше поколение, считай, под корень извели, – тихо сказал он. – Крохи остались, по пальцам пересчитать… Что с нашими детьми делать станете? Не отвечай, сам знаю. Соберете скопом лет через десять-двадцать у какого-нибудь вшивого города – к примеру, у той же Трои, – кто идти не захочет, заставите; после кинете кость, одну на всех – мы друг дружку сами копьями переколем! А Семья с горки посмотрит, порадуется… еще лет на десять развлечения хватит.

– Откуда ты знаешь? – захлебнулся Гермий.

– Я нас знаю. И вас знаю. Мне этого достаточно. И еще знаю, что Геракла теперь никто из Семьи пальцем не тронет. Так и будет доживать век сыном Зевса, любимцем богов! Нельзя вам его трогать – и страшно, и миф ни к чему разрушать. Я правильно понял, Лукавый?

– Правильно, лавагет. А тебе вот никогда не приходило в голову, что Семья в чем-то права? Что и впрямь: мы или вы?! Ты щиты этих семерых вояк, что под Фивы являлись, видел?

– Видел.

Иолай действительно видел семь щитов, семь трофеев, и еще тогда поразился их странной символике: на одном – герой грозит факелом небу и надпись: «Вопреки Зевсу», на другом – воин на башне и девиз: «Сам Арей не остановит меня!»; на третьем и четвертом – Тифон и Сфинкс, чудовища, противники богов; пятый – гладко-черный щит Амфиарая-Вещего, шестой – с изображением ночного грозового неба…

И лишь седьмой – обычный.

На нем богиня вела за руку героя.

– Видел, – повторил Иолай. – Только не хочу я об этом говорить, Гермий. Одно жаль – не дотянуться мне до Олимпа, не быть на твоем месте, Лукавый! Ну да ладно, вот помру, спущусь в Аид, встречусь с Владыкой… отведешь мою душу, Гермий? Если нет, так я сам душу отведу!..

– Ничего не выйдет.

– Почему?

– Приказ Владыки. Чтоб ноги твоей в Аиде не было. Никогда.

– Это как? – на мгновение растерялся Иолай.

– А вот так, лавагет! Что у Владыки на уме, то тьмой покрыто. Короче, не бывать тебе в Аиде. Живи пока живется, потом броди по Гее тенью – хочешь, чье-нибудь тело займи, хочешь, так скитайся… а то влезь в камень и лежи себе тыщу лет. Не знаю уж, подарок это или наказание. Только Владыка – он если решит, так Семья хоть на уши встанет, а поперек не пойдет! Понял?

Иолай встал.

– Изгоняете, значит? – недобро усмехнулся он. – Семья на Олимпе, тени в Аиде, Павшие в Тартаре – а Амфитрион-лавагет с Геи ни ногой?

– Впервой ли тебе? – тихо ответил Гермий. – Что скажешь, Амфитрион-Изгнанник?

– Скажу, Лукавый, но не то, что ты ждешь. Сказку расскажу. Жил на Крите медный великан Талос, неуязвимый исполин. И был у медного Талоса гвоздь в лодыжке, затыкавший единственное отверстие в единственной жиле Талоса. Знаешь, что было дальше, Гермий?

– Понятное дело, – удивился Лукавый. – Гвоздь выпал, кровь вытекла, Талос умер. К чему твоя сказка, лавагет?

– А к тому, что герой должен быть – хоть один. Как гвоздь Талоса. Вырвет Семья последний гвоздь, вытечет людская вера, как кровь из медного тела, – и лягут Олимпийцы мертвой грудой никому не нужного металла. Не говори потом, Лукавый, что я тебя не предупреждал!

Гермий сидел на пороге и смотрел вслед удаляющемуся человеку.

– Не скажу, – бормотал он глухо, – не скажу, лавагет… лучше бы ты ударил меня, что ли?

Крылышки на его сандалиях судорожно подергивались, словно пальцы умирающего.

15

Известие о том, что почетный гость уезжает, причем уезжает немедленно, ошеломило город.

Фиванцы изо всех сил пытались уговорить Иолая остаться на неделю… на три дня… на один! – Иолай был непреклонен.

Ему даже показали такое священное место, о котором не знали наверняка – к добру оно или к несчастью; и потому старались замалчивать все, связанное с двойственной реликвией.

Местом этим была глубокая трещина в земле, на западе от города, возникшая совсем недавно и при странных обстоятельствах, – Амфиарай-Вещий, предчувствуя разгром, умудрился-таки бежать из-под Фив на колеснице, но земля расступилась и поглотила аргонавта-прорицателя.

Никаких особых знамений при этом не произошло, и большинство ахейцев склонялись к мнению, что Амфиарая боги живым забрали на Олимп, одновременно недоумевая: зачем надо было ронять святого человека, чтобы потом вознести?

Иолай постоял над трещиной, плюнул в нее и велел запрягать.