Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями - Яновская Лидия

И это убедительно, не правда ли? Хотя… Почему собственно этот маршрут? Чем он мог привлечь воображение писателя?

И тут, чтобы читателя не терзали лишние вопросы, нам рассказывается история о неких регулярных прогулках Булгакова с Еленой Сергеевной, еще Шиловской, то ли в конце 1929-го, то ли в 1930 году именно по Малой и Большой Молчановке, а потом по Арбату… Постойте! Прогулки с любимой женщиной по долгим, разбитым и плохо освещенным переулкам? А потом еще по многолюдному Арбату, где кого только не встретишь (при том, что любимая — замужем)? Ссылок на «знающих людей», естественно, нет. История, как это часто бывает с булгаковедами, сочинена.

А Булгаков знал толк в прогулках с женщиной, которая ему нравится. Елена Сергеевна с упоением рассказывала, как в ту пору, когда едва начался их роман (а было это в начале весны 1929 года и жила она тогда еще не в Ржевском, а в районе Садовой), Булгаков однажды ночью вызвал ее на прогулку. Он повел ее на Патриаршие пруды, а там, на Патриарших — в какую-то загадочную квартиру. Их встретил таинственный мощный старик с белой бородой… был стол с роскошными яствами: балыки, икра… пылающий камин, у которого она села, склонив голову к огню… и восхищенные слова старика о ней: «Ведьма!..»

Она рассказывала это не раз, по-видимому, многим своим молодым друзьям, рассказывала и мне, и В. Я. Лакшину, причем — любопытно — я и Лакшин запомнили этот рассказ по-разному. В моей памяти ярче всего запечатлелись ее счастливые глаза, когда она говорила о ночном телефонном звонке (наверно, Булгаков знал, что Шиловский в отъезде), и эта волшебная прогулка по спящему, залитому лунным светом городу — к Патриаршим прудам… А Лакшин лучше запомнил и пересказал посещение неизвестной квартиры на Патриарших, старика и камин. Может быть, разница была определена тем, что Лакшин слушал эту историю несколькими годами позже — уже хорошо зная роман «Мастер и Маргарита», а я слушала до того, как прочитала роман. Впрочем, Елена Сергеевна во время этой прогулки тоже ведь еще ничего не знала о романе.

Видимо, Булгаков любил этот сквер с его старинным названием и аллеями, обрамляющими пруд.

А прогулки в романе… Вспомните, как быстро проходят скучными переулками только что встретившиеся мастер и Маргарита; проходят, «не замечая города», пока не обнаруживают себя у Кремлевской стены на набережной… И на другой день они встречаются там же, на Москве-реке, и майское солнце светит им… И, вспоминая мастера, Маргарита приходит в Александровский сад, к одной из скамеек под Кремлевской стеной — к той самой скамье, на которой год назад «сидела рядом с ним».

Булгаков хорошо знал и любил эти места. Он любил Кремль. В уцелевших фрагментах его дневника Кремль упоминается дважды. 23 декабря 1924 года: «Для меня всегда наслаждение видеть Кремль. Утешил меня Кремль. Он мутноват. Сейчас зимний день. Он всегда мне мил». 2 января 1925-го: «Проходя мимо Кремля, поравнявшись с угловой башней, я глянул вверх, приостановился, стал смотреть на Кремль…»[391]

И Елена Сергеевна любила Кремль. В течение десятилетий недоступный для простых граждан, он был открыт — знамением «оттепели» — только в 1955 году. Сохранилась сделанная в декабре 1955 года запись Е. С. о том, что она с наслаждением гуляла в Кремле и не ушла бы, если б не замерзла. «Нет, нельзя, не могу словами рассказать все чувства, которые поднялись. Какая власть у времени, оно не исчезает, оно вечно»[392].

Похоже, что прогулки по Москве в жизни Михаила Булгакова, как и в его романе, значили не совсем то, что представляется автору заманчивой версии.

У Кривоносова, правда, был в запасе аргумент текстологический. «Как быть с тем, что Маргарита пересекла Арбат, прежде чем оказалась на его правой стороне?» — спрашивала я. «Маргарита пересекла его вдоль», — звучал решительный ответ. И цитировалась «Жизнь господина де Мольера».

В этой повести Булгакова, в главе 32-й («Нехорошая пятница»), говорится: Мольер «пересек комнату и в кресле у камина посидел некоторое время»… Неужто это означает, что Мольер перешел комнату в самом узком ее месте? — наступал мой собеседник. — Не предположить ли, что Булгаков этим словом обозначает преодоление пространства в любом направлении, в том числе в длину?

Всегда любопытно посмотреть, каким смыслом наполняется слово у большого писателя. Глава 32-я начинается с того, что Мольер расхаживает по вытертому ковру вдоль своего кабинета. Он мерит кабинет, время от времени оказываясь перед эстампом, прибитым у окна… Стало быть, кабинет вытянут от торца к окнам… Вышагивая, с удовольствием поглядывает на огонь в камине, «отвращая взор от февральской мути за окнами»… Он движется к «февральской мути за окнами» — стало быть, камин у боковой стены. И тут, в очередной раз рассмотрев эстамп с портретом Конде у окна, Мольер пересекает комнату — к камину, чтобы, сбросив ночные туфли, протянуть ноги к живительному огню…

Разумеется, Мольер пересекает комнату не поперек (поскольку идет от окна). И не вдоль — вдоль он только что мерил комнату по вытертому ковру. Он преодолевает пространство по той прямой, какая в данный момент ему удобнее всего: пересекает комнату наискосок…

И, кстати, точно так же это слово осмысливается у Ильфа и Петрова, не только современников, но соседей и друзей Булгакова. В «Золотом теленке» (в знаменитом пассаже «Пешеходов надо любить»): «…В маленьких русских городах пешехода еще уважают и любят. Там он еще является хозяином улиц, беззаботно бродит по мостовой и пересекает ее самым замысловатым образом в любом направлении».

Маргарита пересекает Арбат так, как ей удобней — забирая влево или вправо, а уж «кривой переулок» не просто «пересекает», а «перерезает», возможно, захватывает некий отрезок его длины, но в любом случае оказывается на противоположной стороне улицы…

С обеими версиями — и Паршина, и Кривоносова — я познакомилась в середине 1980-х годов, задолго до того, как эти версии были опубликованы. Обеим не поверила — уж слишком тщательно они были составлены. Удачные художественные решения (и литературоведческие тоже) обычно бывают проще, и очарование их как правило именно в их простоте. И однажды я сделала такую простую вещь: попробовала пройти по арбатским переулкам тем единственным маршрутом, каким так часто ходил сам Булгаков — от его дома в Нащокинском переулке до хорошо знакомого ему Вахтанговского театра.

… Дом в Нащокинском уже был снесен, и на его месте высилось нечто эффектно-начальственное. Но очертания переулков и перекрестков, даже очертания тротуаров сохранились. И если стать спиною к снесенному дому, можно представить себе, что все по-прежнему. Вот оно, за моею спиной, парадное. Из парадного выходит Булгаков. Он в пальто и шляпе. Поворачивает влево, на углу сворачивает в кривой и длинный переулок — Сивцев Вражек. Ему нравится это название. В черновиках романа «Мастер и Маргарита» оно встречается не менее двух раз, причем в редакции второй — непосредственно в схеме полета Маргариты («Вынырнув из переулка, Маргарита пересекла Сивцев Вражек и устремилась в другой переулок»). Потом из романа «Мастер и Маргарита» это название выпадет, но зато войдет в «Театральный роман» — адресом резиденции Ивана Васильевича, руководителя Независимого театра.

Ну вот, Булгаков пересекает Сивцев Вражек, едва не задев плечом старый газовый фонарь на углу. (В черновых тетрадях этот старый покосившийся фонарь на углу назван газовым.) Шагает по переулку; подымает голову, рассматривая выступающие над тротуаром вывески; проходит мимо нефтелавки с удушливым запахом керосина и сворачивает в Калошин — к Арбату…

Ах, нет, простите, чтобы не идти мимо противной лавки с покосившейся дверью и скорее попасть на «ослепительно освещенный» Арбат, вероятно, сворачивает раньше, не доходя Калошина — в Староконюшенный переулок. Это удача: Староконюшенный в своем направлении к Арбату даже прямее. Стало быть, это и есть его «третий переулок».