Ева Луна. Истории Евы Луны - Исабель Альенде

свои краски под белым ярким солнцем. В эту пору Берналь видел свой первый сон. По приказу матери девочка сразу снимала ботинки, чтобы не нарушить царящую в доме тишину. Елена отметила, что мать меняется на глазах. Первые перемены стали заметны ей сразу, еще до того, как остальные обитатели пансиона начали шушукаться о хозяйке за ее спиной. Прежде всего люди ощутили назойливый цветочный аромат, сопровождавший хозяйку из комнаты в комнату. Елена знала в доме каждый уголок и к тому же имела солидный опыт слежки за постояльцами, поэтому без труда обнаружила флакон духов, спрятанный в кладовке за пачками риса и консервными банками. Потом девочка заметила черную линию, проведенную карандашом вдоль век, следы помады на губах, новое нижнее белье и неизменную улыбку, с которой мать встречала после полудня появление в столовой выспавшегося и только что принявшего душ Берналя с еще влажными волосами. Он садился за стол и начинал поглощать свою странную еду факира, а мать присаживалась напротив и слушала рассказы о жизни артиста, на пикантные эпизоды из жизни Соловья отзываясь громким утробным смехом.

В первые недели пребывания Берналя в пансионе Елена его ненавидела: постоялец оккупировал весь дом и всецело завладел вниманием матери. Девочке внушали отвращение его набриолиненные волосы, отполированные ногти, привычка ковыряться во рту зубочисткой, его педантизм и то бесстыдство, с которым он повелевал себя обслуживать. Она не могла понять, что такого нашла мать в этом невзрачном авантюристе, безвестном певце, выступавшем в дешевых барах, а может, негодяе и подонке, как шепотом предположила сеньорита София, одна из самых давних постоялиц. Но однажды в жаркий воскресный вечер, когда делать было нечего и время в стенах пансиона как бы замерло, Хуан Хосе Берналь вышел во двор с гитарой, уселся на скамью под смоковницей и начал перебирать струны. На звук музыкального инструмента один за другим стали выглядывать остальные жильцы: сначала робко, не совсем понимая причину оживления, а потом, осмелев, люди вынесли во дворик стулья из столовой и уселись вокруг Соловья. Голос у него был несильный, но приятный и без фальши. Он знал все старые болеро и мексиканские ранчеры, а также несколько партизанских песен, изобилующих ругательствами и богохульствами, от которых дам бросало в краску. Впервые с тех пор, как Елена себя помнила, в доме воцарился праздник. Когда стемнело, зажгли две парафиновые лампы и повесили их на деревья, во двор вынесли пиво и даже бутылку рома, хранившегося с давних пор для лечения простуды. Девочка дрожащими руками принесла из дому стаканы. Слова песен и плач гитары отзывались в ее теле болью, точно приступы лихорадки. Сидевшая рядом хозяйка притопывала в такт музыке, потом вдруг встала, взяла Елену за руки, и они обе закружились в танце, а за ними – все обитатели пансиона, включая нервную и жеманную сеньориту Софию. Некоторое время Елена двигалась под музыку Берналя, тесно прижавшись к телу матери и вдыхая ее новый цветочный аромат. Девочка была счастлива. Потом мать мягко отстранила ее и продолжила танец в одиночку. Закрыв глаза и откинув голову назад, женщина изгибалась всем телом, как развевающаяся на ветру простыня. Елена села. Вскоре все постояльцы вернулись на свои стулья, а хозяйка посреди двора продолжала двигаться в сольном танце.

С того самого вечера Елена стала смотреть на Берналя другими глазами. Она забыла и про ненавистный бриолин, и про зубочистки, и про высокомерие. Когда Соловей проходил мимо или с кем-нибудь при ней разговаривал, девочка вспоминала, как он пел на той импровизированной вечеринке, и у нее вновь горела кожа; она чувствовала смятение в душе и необъяснимый жар в теле. Елена украдкой разглядывала постояльца, не приближаясь к нему, и открывала для себя то, чего раньше не замечала: его сильные плечи и шею, чувственный изгиб полных губ, прекрасные зубы, элегантные руки с длинными тонкими пальцами. Ей страшно хотелось подойти к нему вплотную, уткнуться лицом в его смуглую грудь, услышать вибрации воздуха у него в легких, почувствовать биение сердца, вдохнуть аромат его тела – сухой и резкий, напоминавший запах дубленой кожи и табака. Она мысленно играла с завитками его волос, щупала мышцы его спины и ног, изучала форму ступни, мечтала превратиться в струйку дыма, чтобы проникнуть через горло в это мужское тело и завладеть им изнутри. Но если Берналь поднимал глаза и встречался с ней взглядом, Елена, дрожа, убегала и пряталась в самых дальних закутках двора. Постоялец заполонил все ее мысли, и она уже не могла долго находиться вдали от него. В школе она пребывала как во сне, не видела и не слышала ничего вокруг: везде ей мерещился Берналь. Что он сейчас делает? Может, спит, уткнувшись лицом в подушку, лежа на кровати в полутемной комнате с задернутыми шторами, а лопасти вентилятора гоняют по углам горячий воздух, и по его позвоночнику стекают струйки пота. Как только звенел звонок, оповещавший о конце уроков, Елена со всех ног бежала домой, моля Бога, чтобы Берналь не проснулся до ее возвращения и чтобы ей хватило времени помыться, переодеться в чистое платье и занять свое место на кухне в ожидании постояльца. Девочка делала вид, что учит уроки, а то ведь мать тут же загрузит ее работой по дому. Потом, слыша, как Берналь, насвистывая, выходит из ванной, она теряла голову от страха и нетерпения и наверняка умерла бы от блаженства, если бы он дотронулся до нее или хотя бы с ней заговорил. Девочке так хотелось, чтобы это случилось, но в то же время она готова была тут же раствориться в пространстве среди мебели и занавесок. Она не могла без него жить, однако его горячее присутствие казалось ей невыносимым. Елена повсюду тайно следовала за ним, выполняла все его просьбы, предугадывая каждое его желание еще до того, как он успевал открыть рот. При этом девочка скользила как тень, стараясь не привлекать к себе внимания.

Ночью Елена не могла заснуть, пока Берналь не вернется домой. Она вылезала из гамака и как привидение бродила по первому этажу, набираясь смелости, чтобы в конце концов осторожно проникнуть к Берналю в комнату. Войдя, она закрывала за собой дверь и приоткрывала штору, чтобы луч уличного фонаря осветил церемонию, придуманную ею ради завоевания частиц души этого мужчины – тех, что отпечатались на принадлежащих ему предметах. Елена долго смотрела на свое отражение в зеркале, темном и блестящем, как грязная лужа. Раньше в это зеркало смотрелся он, и оба отражения могли совпасть