Великий Рузвельт - Виктор Мальков

Американская делегация во главе с К. Хэллом, участвовавшая в конференции министров иностранных дел СССР, США и Англии в Москве (19–30 октября 1943 г.), имела четкие инструкции Рузвельта следовать конструктивному подходу в обсуждении всех вопросов, стоявших на повестке дня. Неудивительно, что результаты Московской конференции, включая вопросы о втором фронте и укреплении межсоюзнических отношений, превзошли самые оптимистические ожидания. «Важной стороной всей Московской конференции, – говорилось в передовой статье газеты «Правда» от 2 ноября 1943 г., – является то, что она впервые дала возможность прийти к общим существенным решениям трем ведущим союзным державам» {125}.

Московская конференция создала необходимые условия для встречи руководителей трех союзных держав в Тегеране (28 ноября–1 декабря 1943 г.), но она носила подготовительный характер. Когда же английская и американская делегации во главе с Черчиллем и Рузвельтом прибыли в Тегеран, разногласия между ними по вопросу об открытии второго фронта (а военные вопросы были главными на повестке дня конференции «большой тройки») преодолены до конца не были {126}. По-видимому, этим, а также желанием лишний раз прозондировать позицию СССР и объясняется тот факт, что на первом пленарном заседании конференции в Тегеране 28 ноября Рузвельт занял выжидательную, даже двойственную позицию. Обратимость позиции президента в самый критический момент в истории антигитлеровской коалиции, казалось, могла сыграть злую шутку и обернуться тяжелыми последствиями. Услышав в выступлении Рузвельта рассуждения о возможности расширения операций в районе Адриатического и Эгейского морей взамен операции «Оверлорд», ошеломленный и встревоженный Гопкинс отправил командующему военно-морским флотом адмиралу Кингу, сидящему на удалении от него за столом, короткую записку: «Кто стоит за этим Адриатическим бизнесом, к которому постоянно возвращается президент?» Минуту спустя пришел ответ Кинга: «Насколько мне известно, это его собственная идея» {127}.

Однако, как выяснилось, президент просто-напросто вызывал «на откровение» своих партнеров. В решающий момент Рузвельт не поддержал У. Черчилля, приложившего немало усилий, чтобы уйти от обсуждения конкретных вопросов, связанных с открытием второго фронта. Услышав от Сталина решительное: май 1944 г. должен быть «предельным сроком для осуществления этой операции», Рузвельт ответил в том же утвердительном духе. «Я придаю большое значение срокам, – говорил он на заседании 29 ноября. – …Можно осуществить операцию «Оверлорд» в течение первой недели мая или несколько отложить ее» {128}. Перед началом заседаний, 30 ноября, в ходе которых были окончательно согласованы и зафиксированы сроки операции «Оверлорд», Гопкинс посетил Черчилля в помещении английского посольства и проинформировал его о совпадении взглядов по данному вопросу между делегациями США и Советского Союза. А через пару часов за завтраком Рузвельт начал беседу с заявления о том, что он намерен сообщить Сталину приятную для него новость: Объединенный комитет начальников штабов США и Англии с участием президента и премьер-министра окончательно утвердил срок проведения операции «Оверлорд» – май 1944 г.

В Тегеране «Большая тройка» одержала двойную победу. Были приняты важные решения, и первый полнокровный саммит ни в коем случае не напоминал расставание. Трое абсолютно разных людей обнаружили, что они могут не только стерпеть общество друг друга, но и найти его желательным и даже необходимым для последующего сотрудничества ради выполнения своей глобальной миротворческой миссии основателей и «держателей основного пакета акций» Объединенных Наций. При этом Рузвельт охотно взял на себя роль посредника в преодолении исторического англо-советского антагонизма, который грозил взорвать коалицию и привести ее в состояние неуправляемой невменяемости, на что так рассчитывал Гитлер {129}. Он без видимого напряжения установил рабочие отношения со Сталиным и сумел в дружественной манере предупредить последнего от опрометчивых шагов, связанных с включением Прибалтийских республик в состав Советского Союза, минуя демократические процедуры волеизъявления народов этих стран. Сталин выслушал президента, хотя совсем не был расположен следовать его совету. Советский диктатор принял аргументы президента, апеллировавшего к внутренней политической ситуации в США накануне очередной избирательной кампании 1944 г. Особым образом в силу присутствия Сталина Рузвельт выстроил свои отношения с Черчиллем в режиме дистанцирования, дабы не вызвать подозрений «хозяина России» (термин Черчилля) в тайных интригах «англосаксов» за его спиной.

Это был продуманный ход. У Рузвельта были основания опасаться, что Сталину могло быть известно о секретных соглашениях между американцами и англичанами, принятыми на прошедшей незадолго до конференций в Москве и Тегеране встрече Рузвельта и Черчилля в Квебеке в конце августа 1943 г. (Первая Квебекская конференция). Среди них одно имело исключительно важное значение особенно в свете констатации военными аналитиками той роли, которую будет играть Советский Союз в послевоенных Европе и мире. Речь идет о неиспользовании атомного оружия (работы над которым велись в США и Англии в условиях абсолютной секретности) друг против друга и о непередаче без согласования друг с другом информации об использовании атомной энергии третьим странам. Выступая в Гарварде в начале сентября 1943 г. по случаю своего пребывания в США в присутствии научных светил, в присущей ему блестящей форме Черчилль обрисовал особые выгоды для безопасности обоих народов («и всего остального мира») сохранения тех договоренностей, которые были достигнуты. Едва ли подтекст речи мог остаться не замеченным Москвой, разведка которой была хорошо осведомлена об атомном проекте («Манхэттенский проект»). Суть ее заключалась в хвале сверхмогуществу англо-американского альянса «на все времена» {130}. Коль скоро такие подозрения могли возникнуть у Сталина и сами по себе, тем более не стоило их искусственно пробуждать. Сделав важную уступку Черчиллю в Квебеке, Рузвельт продемонстрировал в Тегеране (по крайней мере внешне) сбалансированность своих симпатий. Президент имел со Сталиным ряд встреч с глазу на глаз и ни разу не пожалел об этом.

В принятой в Тегеране декларации главы правительств трех держав выражали решимость, что три страны «будут работать совместно как во время войны, так и в последующее мирное время». В первой телеграмме Рузвельта Хэллу в Вашингтон 3 декабря, которая предназначалась только для государственного секретаря, говорилось: «В Тегеране в целом все шло очень хорошо и даже лучше, чем я ожидал. Маршал Сталин и я работали вместе во имя достижения целей, которые, как оказалось, были очень схожими» {131}. На следующий день Рузвельт из Каира отправил послание Председателю Совета Народных Комиссаров СССР. В нем было сказано: «Наша группа благополучно прибыла к месту назначения, и все мы искренне надеемся, что к этому времени Вы также прибыли благополучно. Я считаю, что конференция была весьма успешной, и я уверен, что она является историческим событием, подтверждающим не только нашу способность совместно вести войну, но также работать для дела грядущего мира в полнейшем согласии. Наши личные совместные беседы доставили мне большое наслаждение и особенно возможность встречаться с Вами наедине. Я надеюсь видеть Вас снова когда-нибудь, а до этого времени желаю самого большого успеха Вам и Вашим армиям» {132}.