Всемирная история: в 6 томах. Том 4: Мир в XVIII веке - Коллектив авторов

XVIII век стал временем возрождения и расцвета буддизма в странах континентальной части региона, прежде всего в Сиаме и Бирме. В 1730 г. власти Сиама запретили проповедь христианства, обращение буддистов в христианскую веру, публичную критику буддизма и распространение христианских книг. В конце XVIII в. центральная власть в Бирме и Сиаме усилила контроль над буддийской общиной (сангхой). Наиболее жестко и последовательно эта политика проводилась в Бирме. Уже Алаунпая, первый правитель династии Конбаун, попытался запретить неортодоксальные школы буддизма, распорядился пересмотреть свод законов и устранить брахманистские обряды из ритуала. Бодопая поставил под жесткий контроль назначение глав монастырей и монастырское землевладение, учредил Совет по религиозным делам и ввел экзамены на знание священных текстов для монахов. Сиамский король Рама I (1782–1809), вошедший в историю страны как реформатор буддизма, действовал значительно осторожнее. Он не вмешивался в богословские споры. В 1788–1789 гг. в Сиаме состоялся буддийский Собор, занявшийся пересмотром Типитаки — канона на языке пали. В Сиаме (в отличие от Бирмы) сангха оказалась более монолитной, и отношения ее со светской властью выглядели более сбалансированными. Открытие новых монашеских школ, их финансирование двором, обсуждение догматов с элементами рационализма, допущение возможности для человека быть более свободным в своем отношении к Бытию — все это не в малой степени способствовало успехам в реформировании сиамского общества в XIX в.

ИНДИЯ: НА ПЕРЕЛОМЕ

В начале XVIII в. империя Великих Моголов, в XVI и особенно XVII в. являвшаяся одним из богатейших государств Востока, рухнула под ударами мощных народных движений и сепаратистских выступлений местных элит. Наследники некогда всемогущих могольских падишахов обладали только номинальной властью, им подчинялась, да и то в значительной степени условно, область между двумя столицами империи — Дели и Агрой[19]. Завершающий удар Моголам нанесло нашествие на Индию в 1739 г. иранского правителя Надир-шаха, легко разбившего могольскую армию (она не горела желанием сражаться за падишаха) и предавшего Дели чудовищному разграблению. Победитель увез с собой казну и сокровищницу Моголов, включая даже императорский трон. Все наместники провинций империи объявили себя независимыми государями и тут же начали воевать друг с другом. За вторжением Надир-шаха последовали во второй половине 50-х — начале 60-х годов походы на Индию афганского правителя Ахмад-шаха Дуррани, также разграбившего Дели и многие окрестные территории.

В историографии (западной, отечественной и собственно индийской) долгое время существовала традиция рассматривать XVIII в. как трагическую эпоху всеобщего упадка, кризиса, социально-культурной, политической и моральной деградации общества. Такая оценка имела под собой основания и опиралась во многом на воззрения самих индийцев той эпохи, особенно поэтов и мыслителей, представлявших рухнувший имперский центр. В поэзии на языке урду, занявшей в XVIII в. лидирующее положение в индийской литературе, сложился даже специфический жанр шахр-е ашоб («потрясенный город») — плач по утратившим имперский блеск, разрушенным войнами и обнищавшим могольским столицам. Их сравнивали с высохшим, заброшенным садом, где от былой красоты остались лишь пыль да сухие колючки.

Даже Мухаммаду Рафи Сауде, лучшему сатирику того времени и безжалостному обличителю моральной деградации могольских вельмож, изменял привычный сарказм, и боль диктовала полные искренней скорби строки:

«Как описать мне опустошенный Дели? В жилых домах воют шакалы, мечети пусты, в редком доме горит светильник. Чудесные здания, при виде которых голодный путник забывал о своих мучениях, лежат теперь в руинах. В окрестных деревнях молодые женщины не собираются больше у колодцев, не судачат в тени деревьев: деревни опустели, деревья выжжены, колодцы забиты трупами. О Джаханабад (“Город мира”, эпитет Дели. — Е.В.), не заслужил такой судьбы ты, к которому, словно к земле обетованной, стремились по волнам океана люди и собирали жемчуг в твоей пыли!»

«Индия. Верхняя часть». Карта Р. Бонна. 1780 г.

«Индия. Нижняя часть». Карта Р. Бонна. 1780 г.

Упадок могольской столицы отметили многие иностранные путешественники, в том числе и наш соотечественник Ф.С. Ефремов (1774–1782), писавший о Дели: «прежде город сей был весьма велик, но ныне разорен и противу прежнего в половину не ответствует». Причину же он видел в том, что «здесь город с городом имеют распрю, и всегда бывают ссоры и сражения, и народ во всегдашнем беспокойстве». Многие индийцы, особенно в бывшем имперском центре, соглашались с высказыванием крупнейшего поэта урду той эпохи Мира Таки Мира: «Наше время — не то, в которое следует жить».

В современной историографии, однако, возобладал более сбалансированный взгляд на Индию XVIII в. Это связано со значительным расширением источниковедческой базы исследований. Не ограничиваясь более текстами, созданными в имперском центре и отражавшими реакцию могольской элиты на утрату прежнего величия и власти, исследователи стали активно привлекать источники, отражавшие жизнь провинций, ставших суверенными государствами. Это позволило выяснить, что упадок империи сопровождался во многих случаях расцветом регионов: там поднимались и отстраивались города, бурлила коммерческая деятельность, совершенствовались ремесла, развивались региональные стили в литературе и искусстве, иногда осуществлялись реформы.

НАСЛЕДНИКИ МОГОЛОВ

Государства, возникшие на обломках империи Моголов, управлялись индусскими и мусульманскими династиями и находились на разных уровнях социально-экономического, политического и культурного развития; некоторые из них по территории и населению были сравнимы с европейскими странами. При всех своих различиях это были феодальные[20] государства; но во многих из них феодальная система, далеко не исчерпав еще резервов своего развития, была уже в значительной степени размыта, прежде всего, по словам британского индолога К. Бэйли, — растущей коммерциализацией всего и вся. Придворные и военные чины, бывшие ранее исключительной прерогативой феодальной знати, продавались и покупались; земли отдавались на откуп торговцам; представители «людей пера» (чиновничества) и «людей базара» (купечества) вместе с богатством активно претендовали на власть, в ряде случаев тесня старую аристократию[21]; последняя, забыв о своем статусе, все чаще занималась коммерцией. В строительстве своей независимой государственности «наследники Моголов» ориентировались на различные модели. Одни стремились в той или иной степени сохранить верность могольскому наследию. Наибольшую лояльность ему проявил Хайдарабад — южноиндийское государство, основателем которого явился бывший могольский наместник Декана Низам ул-Мулк Асаф Джах (личное имя Мир Камр ул-Дин Чини Килич-хан). Даже после распада империи низамы, правители Хайдарабада из основанной им династии, искренне верили, что легитимность их власти основана на «постоянной службе и верности императору». Именно это, по их мнению, давало им право на главенство во всем Декане — право, которое на самом деле никто больше не признавал. В административной, политической и культурной сферах правители Хайдарабада подчеркнуто следовали могольским образцам. В свою очередь правители (навабы) североиндийской области Авадх (Ауд), также бывшие могольские наместники, заимствовав многое из могольского наследия, стремились утвердить свою идентичность. Они, в частности, активно развивали собственную придворно-аристократическую культуру (пакхнавият, от названия столицы Авадха — Лакхнау), давшую Индии немало выдающихся произведений литературы, музыки, архитектуры, и подчеркнуто противопоставляли ее делийским образцам. При этом и Хайдарабад, и Авадх относились к могольскому наследию избирательно, усваивая из него наиболее эффективные, с точки зрения новых правителей, элементы. Процесс консолидации элит в обоих государствах зашел гораздо дальше, чем в позднемогольские времена: будучи мусульманскими, они в равной степени проводили политику религиозной терпимости, активно привлекали на службу индусскую знать и торговую верхушку.

Дворец низамов Хайдарабада

На несколько иных принципах строила свою политику маратхская конфедерация со столицей в Пуне. Этим государством, в отличие от Хайдарабада и Авадха, правила индусская элита, апеллировавшая в своей идеологии к индусским традициям, но в реальности также наследовавшая много элементов могольской политико-административной культуры. В XVIII в. оно уже имело мало общего с державой, основанной национальным героем маратхов Шиваджи в 1674 г. в результате антимогольского движения. С 1714 г. власть оказалась сосредоточенной в руках пегие — брахманов, бывших главных министров при наследниках Шиваджи. Однако власть пешв не была всеобъемлющей, поскольку их государство представляло собой конфедерацию пяти крупных (Нагпур, Гвалиор, Индор, Барода и собственно Махараштра) и ряда мелких княжеств. Каждый из правителей признавал власть пешвы лишь постольку, поскольку это было ему выгодно. Пунское правительство нередко затевало военные походы в различные регионы Индии лишь затем, чтобы держать жадных до власти и богатства маратхских феодалов подальше от столицы. От созданной Шиваджи единой, спаянной освободительной идеей и этнически однородной державы практически ничего не оставалось: государствообразующий народ — маратхи — составляли в конфедерации меньшинство. «К счастью, — отмечал в 1798 г. председатель контрольного совета английской Ост-Индской компании лорд Дандас, — ни глава (маратхской) империи, ни кто-либо из состава конфедерации не приобрел достаточно средств для того, чтобы спаять все силы маратхов в единое целое». Английский резидент в Пуне Ч. Малет называл маратхскую конфедерацию «телом, состоящим из конфликтующих между собою частей».