Эрос за китайской стеной - Артём Кобзев

Слава Будде, Его учению и Его послушникам, кои проникают Вселенную, утверждают Учение в былом и грядущем!

Слово всевышнее, глубочайшее, дивное!Такое появляется лишь раз в миллионы лет!Услыхал я Слово и храню его,Ученье Татхагаты[351] жажду постичь.

Монахиня Ван продолжала:

— Шакьямуни-будда — Патриарх всех будд и нашей религии Творец. Послушайте, как покинул Он мир.

Монахиня Сюэ начала петь на мотив «Пяти жертв:»

«Шакьямуни-буддаПринцем в Индии жил.Княжество бросил, в Снежные горы ушел.Свою плоть Он ястребам бросал,Кормил сорок, сидевших в гнездах.Девять драконов Его омывали слюной.И тело Его стало золотым.Шакьямуни-будда,Учитель просветленный, слава Тебе!»

Монахиня Ван продолжала:

— Шакьямуни-будда, внемли молитве! Услышь о подвижничестве бодхисатвы Гуаньинь[352] во время оно, как только после тысяч перерождений были обретены величие и вся сила Учения. Услышь!

Монахиня Сюэ запела:

«У великого царя Чжуан ЯняПринцессой Высшего милосердия звалась.Из царского дворца ушла,В Благоуханных горах поселилась.Небожителям жертвы принеся,Созерцанью предавалась, бодхисатвою садясь.Пройдя через пятьдесят три превращенья,Стала Гуаньинь, спасающей от горя и бед.Слава Тебе!»

Монахиня Ван продолжала:

— Услышь проповедь, бодхисатва Гуаньинь! Появился в старину Шестой Апостол Созерцания. Он Западный край просветил и на Восток передал светильник Учения Будды. Велик Его подвиг! Слушайте!

Монахиня Сюэ запела:

«Наставник УченьяЛу, Шестой Патриарх.Девять лет к стенеЛицо обратив, нес тяжкий подвиг.Камыш пророс ему через колени.Переносил он стужу, зной и дождь,Пока камыш не порубили, избавили от мук.О, милосерднейший, благожеланныйВайрочана-будда!Слава Тебе!»

Монахиня Ван продолжала:

— Услышала о подвиге Шестого Патриарха, Учения светоч пронесшем. Теперь послушайте о преподобном Пане[353]. Он бросил дом и в нищенской ладье отчалил в открытое море, дабы достичь истинного прозрения.

Монахиня Сюэ запела:

«Преподобный Пан,Прекрасной души человек.Любому беднякуЩедро деньгами помогал,А на ночлег в конюшню шел.Жену с детьми оставил и в ладье отчалил.Ученье дивное постиг.Стал Духом Охранителем монастырей»

Юэнян вся обратилась в слух, когда в залу вбежал запыхавшийся Пиньань.

— Его сиятельство цензор Сун прислал двух гонцов и слугу с подарками, — выпалил он.

Юэнян переполошилась.

— Батюшка пирует у господина Ся, — говорила она. — Кто же примет подарки.

Пока они суетились, вошел слуга Дайань с узлом под мышкой.

— Не волнуйтесь! — успокаивал он хозяйку. — Я возьму визитную карточку и сейчас же отвезу батюшке. А зятюшка пусть угостит пока слугу.

Дайань оставил узел, взял визитную карточку и вихрем помчался прямо к надзирателю Ся.

— Его сиятельство цензор Сун прислал подарки, — докладывал он Симэню.

Симэнь взял визитную карточку. На ней значилось: «Свиная туша, два кувшина пива, четыре пачки писчей бумаги и собрание сочинений. От Сун Цяоняня с поклоном».

— Ступай домой, — распорядился хозяин. — Скажи Шутуну[354], чтобы выписал на визитной карточке мое звание и чин, все как полагается. Слуге дайте три ля на серебром и два платка, а принесшим подарки по пять цяней каждому.

Дайань поскакал домой, где он только ни искал Шутуна, того и след простыл. Слуга бегал взад-вперед. Чэнь Цзинцзи[355] тоже не показывался. Дайань велел приказчику Фу угощать слугу, а сам бросился в задние покои за серебром и платками. Пришлось ему самому запечатывать на прилавке подношения. Приказчик Фу надписал все три конверта.

— Не знаешь, куда девался Шутун? — спросил Дайань привратника.

— Пока зять Чэнь был дома, и он тут ходил, — отвечал Пиньань. — А как зять за деньгами отправился, так и он исчез куда-то.

— А, дело ясное! — махнул рукой Дайань. — Наверняка за девками увивается.

Во время этой горячки верхом на осле подъехали Чэнь Цзинцзи и Шутун. Дайань обрушился на последнего с бранью:

— Человек ждет, деревенщина ты проклятый! Давай, пиши скорей визитную карточку! Только и норовит из дома улизнуть! Раз батюшки нет, значит, тебе можно по девкам бегать, да? Кто тебя с зятем посылал?! Самовольно убежал! Погоди, я про тебя батюшке все скажу!

— Ну и говори! — отозвался Шутун. — Я тебя не боюсь! А не скажешь, стало быть, сам меня испугался. Так и знай!

— Ишь ты, сукин сын! — заругался Дайань. — Еще зудит, щенок!

Дайань бросился на Шутуна, и завязалась свалка. Дайань плюнул Шутуну прямо в лицо и отошел.

— Мне за батюшкой пора, а вернусь, я с тобой, потаскуха, разделаюсь! — сказал он и вскочил на коня.

Юэнян между тем угостила монахинь чаем и продолжала слушать их буддийские песнопения и жития. Цзиньлянь не сиделось на месте. Она потянула было за рукав Юйлоу, но та сидела как ни в чем не бывало. Потом обернулась к Пинъэр, но та тоже опасалась замечания хозяйки.

— Сестрица Ли! — не выдержала наконец Юэнян. — Видишь, она зовет тебя. Ступайте! А то она себе места не находит.

Пинъэр с Цзиньлянь ушли.

— Ну вот, убрали репу, и сразу просторнее стало, — глядя вслед Цзиньлянь, говорила Юэнян. — Хорошо, что ушла, а то сидит, как на шпильках. Не ей Учению внимать!

Цзиньлянь повела Пинъэр прямо к внутренним воротам.

— До чего же наша Старшая любит эти вещи! — говорила она. — Покойника вроде в доме пока нет, так к чему монахинь звать?! Не понимаю! Надоели мне их песни. Затянут одно и то же! Пойдем лучше посмотрим, чем наша падчерица занимается.

Они миновали парадную залу. Во флигеле горел свет. Дочь Симэня бранила Цзинцзи из-за какого-то серебра. Цзиньлянь пробралась под окно и стукнула.

— Там буддийские проповеди читают, а они глотку дерут, — сказала она.

Вышел Чэнь Цзинцзи.

— А, это вы! — завидев женщин, протянул он. — Чуть было не обругал под горячую-то руку. Заходите, прошу вас!

— Ишь, какой храбрый! — оборвала его Цзиньлянь. — А ну, попробуй!

Они вошли в комнату. Падчерица сидела у лампы и мастерила туфельки.