Андрей Белый - Александр Лавров

Вот почему не тотчас же ответил на Ваше письмо, столь меня испугавшее напоминанием о моей рассеянности.

Кстати, — не слал Вам «Рубежа», конфузясь перед Вами, что Вас полу-обманул с ним; но еще раз скажу: 2 раза «Ленгиз» меня подвел — с драмой «Гибель сенатора» (продержав ее 2 года без всякой резолюции и потом швырнув мне рукопись обратно, без единого объяснения, кроме чиновничьей пометки «Не принята»; я не привык, чтобы со мной так обходились); то же с брошюрой о Берлине[1176]; напечатали, не выслали экземпляров, не уведомили, что брошюра вышла. Знаю, что, имея дело с Вами, этого не случилось бы; и все же, — боялся, что пойдут в недрах «высокого» учреждения раздумия, паузы и т. д., а с «Зифом» все было ясно, просто; и — не формально.

Вот почему и передал «Зифу». Это все я Вам писал весной; и Вы, вероятно, весной же ответили мне. Повторяю: письма я не получил по вине П. Н. Зайцева, — виноватого без вины, ибо он очень рассеян и очень занят; и я его часто удручаю чрезмерно просьбами о помощи.

И потому-то, Павел Николаевич, после невольного конфуза с «Рубежом», я и не предлагаю, конфузясь предложить, свое намерение восстановить I-ый том «Начала века» (пропавший за границей); после «Москвы», которую кончу весной, буду летом его восстановлять во всяком случае; и вполне приемлемо для цензуры. Это — не предложение (мне ли, не исполнившему обещание после Вашего любезного предложения, — предлагать?). Но если бы мне предложили печатать, — это шло бы навстречу моей работе[1177].

Извиняюсь за столь длинное письмо. Еще раз простите[1178].

Остаюсь искренне преданный.

P. S. Адрес. Нижегородская жел<езная> дорога. Салтыковка. Новое Кучино. Железнодорожная улица, дача № 40 (Шипова). Жду с нетерпением книгу о Блоке[1179].

Два письма Андрея Белого из собрания Д. Е. Максимова

В последние годы жизни Дмитрий Евгеньевич Максимов (1904–1987), крупнейший специалист по русскому символизму[1180], работал над серией мемуарно-аналитических очерков. Несколько образцов этого жанра успел опубликовать сам автор, несколько осталось в черновых записях и заготовках, обнародованных посмертно[1181]. Среди завершенных очерков — «О том, как я видел и слышал Андрея Белого. Зарисовки издали», он впервые увидел свет в журнале «Звезда» в 1982 г. (№ 7)[1182]. В нем с исключительной выразительностью и глубиной воссоздан образ писателя, каким он воспринимался во время его публичных выступлений в Петрограде в первой половине 1920-х гг., а также детально описана единственная личная встреча с Белым, продолжавшаяся 5 июня 1930 г. около шести часов. Первоначально Д. Е. Максимов собирался написать и вторую часть этого очерка, посвященную вдове писателя К. Н. Бугаевой (1886–1970), с которой его связывали долгие годы знакомстве и интенсивная переписка.

Замысел остался невоплощенным, однако ученый провел пред верительные разыскания, стараясь установить основные факты биографии Клавдии Николаевны (в ходе общения с нею, естествен но, остававшиеся в тени, поскольку в центре внимания всегда была исключительно фигура Андрея Белого). С этой целью он обратился к тем, кто близко знал К. Н. Бугаеву на протяжении длительного времени, — к ее соратницам по антропософскому движению и, в частности, к М. Н. Жемчужниковой, деятельной участнице и историографу этого движения[1183]. Между Д. Е. Максимовым и М. Н. Жемчужниковой завязалась продуктивная переписка[1184]. Душевное расположение, которое испытывала Клавдия Николаевна по отношению к ученому (организовавшему, в частности, приобретение хранившейся у нее части архива Андрея Белого Отделом рукописей Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде, что позволило хотя бы незначительно поправить ее тяжелое материальное положение), передалось, судя по всему, и ее московским близким друзьям. Свидетельство тому — в письме Жемчужниковой от 17 мая 1981 г.:

«Многоуважаемый Дмитрий Евгеньевич, посылаю Вам некую „реликвию“ — несколько записочек Кл<авдии> Ник<олаевны> и Б. Н. — просто для пополнения Вашей коллекции, т<ак> к<ак> по содержанию они, мне кажется, ценности не представляют. Их посылает Вам Мария Александровна Скрябина, в те стародавние года она была артисткой Второго МХАТ’а, также и ее муж Владимир Николаевич Татаринов, режиссер, близкий друг и сподвижник Мих<аила> Ал<ександровича> Чехова. Тогда они часто встречались, да и позднее Мар<ия> Ал<ександровна> бывала у Кл<авдии> Н<иколаевны> до конца ее жизни и помогала Леле[1185]. Я уговаривала Мар<ию> Ал<ександровну> написать воспоминания, ведь она многих знала. Но она так твердо убеждена в своей неспособности это выполнить, что твердость этого убеждения действительно равносильна невозможности».

Мария Александровна Скрябина (1901–1989), дочь Александра Николаевича Скрябина и его первой жены Веры Ивановны (урожд. Исакович), состояла в 1920-е гг. в труппе МХАТ 2-го (в частности, в знаменитой постановке «Гамлета» с М. А. Чеховым в главной роли исполняла в 1926–1928 гг. роль Офелии), ее муж, актер и режиссер этого театра Владимир Николаевич Татаринов (1879–1966), был в 1925 г. одним из постановщиков «Петербурга» Белого (наряду с С. Г. Бирман и А. И. Чебаном). Как и М. А. Чехов, оба они были приверженцами антропософского учения; наряду с другими участниками Московского Антропософского общества подверглись преследованиям: в мае 1931 г. были арестованы и приговорены к ссылке на три года; Татаринов был отправлен в Иркутск, Скрябина избрала местом ссылки Лебедянь, как и лишенная «права проживания в 12 п<унктах> с прикреплением к определенному месту жительства» сестра Клавдии Николаевны Е. Н. Кезельман[1186].

М. А. Скрябина передала Д. Е. Максимову 6 писем (из них 5 — на открытках): 4 — Клавдии Николаевны (из них 3 — позднейшего времени, 1946, 1947 и 1964 г.) и 2 — Андрея Белого. Первое из писем Андрея Белого отправлено из Лебедяни; с 9 августа по 29 сентября 1932 г. Белый и К. Н. Бугаева жили там у отбывавшей ссылку Е. Н. Кезельман[1187], Мария Александровна к тому времени добилась разрешения покинуть Лебедянь и переехать к Татаринову по месту его ссылки.[1188] Приводим его текст:

Лебедянь. 11 августа.

Милые, дорогие Машенька и Владимир Николаевич, — привет из Лебедяни. Наконец после долгого морока московских дней вырвались; живем в хорошо Вам известных комнатках, Машенька, и отдаемся пока что прекрасной лени. Милый, хороший, дорогой Владимир Николаевич, Вы простите мне, что так скудно писал Вам; но в Москве, с января до августа кроме работы у меня шли кампании на разных фронтах, — квартирном, книжном, материальном[1189] и даже хвостяном (мы с К. Н. жили под «хвостом» от молочной), можно сказать, под звон разбиваемых стекол[1190]; наконец после долгих, долгих упорств, кажется, фронт жизненных трудностей прорван: квартира почти на 100 % обеспечена[1191]; все три тома моих идут[1192]; получил спокойную работу на целый год; и даже материальные затруднения в принципе (т. е. в договорах) миновали. Дорогая Машенька, еще раз горячее спасибо за Вашу помощь; мы лично с К. Н. не воспользовались ею, но зато мы вложили ее в мой квартирный аванс; и теперь благодаря Вам я оказался плательщиком по вычислению на 104 % и стою 2-ым кандидатом на 30–40 квартир (всех претендентов 300); когда вернемся из Лебедяни, я тотчас Вам с благодарностью возвращу долг, решивший судьбу квартиры.