Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона - Дэвид Ротенберг

— Здесь они все?

— Конечно, многие фань куэй уехали после поражения японцев, — ответила женщина. — Многие, но не все. В помеченных буквами папках — досье на тех, кто уехал, в пронумерованных — на тех, что остались.

— Сколько их всего в Поднебесной?

— До победы над японцами было пять тысяч англичан, три тысячи американцев, две тысячи французов, более пятнадцати тысяч русских и свыше двадцати тысяч евреев. Это данные за тысяча девятьсот сорок второй год.

Женщина откровенно забавлялась, и Мао видел это.

— Хорошо. А сколько сейчас?

— Немного англичан, чуть-чуть американцев, почти нет русских и всего горстка евреев.

— Цифры, прах тебя побери!

— Человек восемьсот, не больше.

— Ладно. В этих папках есть сведения о том, где они живут?

— Где живет большинство из них.

— Хорошо. Приготовь корабль, как мы договаривались.

— Когда он должен быть готов?

— К концу празднования Нового года, после премьеры новой оперы.

— Будет сделано. Подогнать его к пристани Сучжоухэ?

— Нет, к Бунду. Пусть они видят, что теряют.

Жена Мао засмеялась — впервые после той неприятности, что произошла из-за девчонки Сун.

— Что-нибудь еще? — осведомилась она.

Мао отвернулся от жены и, сойдя с возвышения, отдернул штору. Зажав в руке дорогую ткань, он смотрел на реку Хуанпу.

— У нас есть какой-нибудь старый корабль? — спросил он, проскользив пальцами по шторе. — С белыми парусами?

Глава двадцать третья

ПУТЕШЕСТВИЕ В ТО, ЧТО ПРИНАДЛЕЖАЛО НАМ

В конце декабря резкий перепад температуры в Багдаде заставил трещину в разрушающемся бивне увеличиться, в результате чего во втором портале появился ряд новых фигурок, во главе которых стояла элегантно одетая, высокая китаянка с серьезным, но прекрасным лицом. Как и все остальные, стоявшие позади нее, в левой руке она держала театральную маску, а в вытянутой правой — ожерелье из семидесяти стеклянных бусин.

Первый из пятнадцати дней новогоднего праздника выдался в Шанхае ясным и холодным. В первый день торжеств в Китае веками возносили хвалу богам — небесным и земным. Но теперь, когда повсюду развевались красные полотнища с лозунгами, возвещавшими, что цель религии — порабощение трудящихся, люди не знали, что делать и чей гнев страшнее — богов или коммунистов. Некоторые уединились и отмечали праздник в соответствии с древними традициями, другие не стали, но почти все воздерживались от употребления в пищу мяса, поскольку это являлось залогом процветания и счастья в будущем. Главными блюдами на праздничном столе были вегетарианские, и, хотя об этом не говорили вслух, люди старались не резать макароны, поскольку те символизировали долгую жизнь.

Сказитель провел первый день праздника над обрывками сценария новой пьесы и в молитве. Но он молился не городскому богу-покровителю, не богу кухни и даже не Нефритовому императору[29], а своей великой предшественнице Сказительнице, из-под пера которой вышло «Путешествие на Запад».

На второй день праздника перед шанхайцами встали те же проблемы, поскольку в этот день полагалось возносить молитвы предкам. Многие побоялись делать это, зато почти все были особенно ласковы с собаками. Ведь считалось, что второй день Нового года — это день рождения всех собак.

А на следующий день, когда зятья в соответствии с традицией были обязаны воздавать дань уважения родителям своих жен, возникли новые осложнения. Как же это осуществить, если красные транспаранты, натянутые на всех главных перекрестках города, призывали молодежь «бросить вызов власти родителей»? В тот вечер праздничный ужин во многих домах проходил в напряженном молчании.

На четвертую ночь праздника Сказитель выкинул все, что написал к этому моменту, и вернулся к первым наброскам новой оперы, начав с чистого листа.

На седьмой день праздника в город стекались крестьяне со всей округи. Они пришли, чтобы выставить напоказ плоды своего труда. Коммунисты встретили их торжественным салютом, как настоящих героев революции. Робея и стесняясь столь ярких проявлений внимания, они предложили то, что делали веками, — напиток из семи видов овощей. Правда, по мнению многих, в этом году он получился ужасно горьким. Не утруждая себя особыми церемониями, все в Городе-у-Излучины-Реки ели длинную лапшу и сырую рыбу. Длинную лапшу — для долгой жизни, сырую рыбу — на счастье. С восьмым днем пришли новые серьезные проблемы, поскольку, согласно традиции, в полночь было положено молиться богу неба Тянь Гуну. Лишь немногие осмелились вознести эти молитвы в присутствии посторонних, хотя за закрытыми дверями своих жилищ шанхайцы, вопреки установкам новых правителей, предпочитали отдавать дань старым традициям.

Поздно ночью, впервые за последние трое суток, Сказитель наконец-то заснул, закончив последний акт своей новой драмы.

Девятый день был испокон века посвящен Нефритовому императору, повелителю Неба. В Шанхае он прошел неестественно тихо, и день этот был самым спокойным за многие десятилетия.

Сказитель проспал до вечера, но с наступлением ночи он оделся и крадучись вышел из дома.

— Вы напугали меня, — проговорила Цзян, плотнее запахивая полы халата.

— Простите, — ответил Сказитель, перекладывая чемоданчик, который принес с собой, из левой руки в правую. — Но ваши люди…

— Не знали, что с вами делать, и поэтому отправили ко мне?

— Да, — кивнул Сказитель.

— Ну вот, вы здесь, что дальше?

— Я уже очень давно не бывал в Пудуне. — Мужчина замялся. — Вам тут нравится?

— Здесь все по-другому.

— Стоило переезжать сюда из Шанхая?

— Учитывая то, что представляют собой наши новые правители, да, стоило.

— Но вам нравится жить по эту сторону реки?

— Я скучаю по тому жилищу, которое называли своим домом моя мать, мать моей матери и все предыдущие женщины нашего рода.

— Разве вас не очаровала магия Пудуна?

— Магия? Здесь, в Пудуне?

— Вижу, что не очаровала, — расхохотался Сказитель.

— Что же это за магия? Расскажите.

— Здесь плодородная земля. Она готова рождать — стряхнуть с себя зло и взметнуться вверх хоть семьдесят раз. Я чувствую это.

Цзян внимательно смотрела на Сказителя. «Семьдесят раз? — думала она. — Что это, простое совпадение?»

— Что привело вас ко мне, Сказитель? — спросила она.