Княжна - Елена Блонди

— Оказалось, женской крови мало, ты права, это байки. Дающая женскую кровь, каждый раз в новую луну должна найти звериного ребенка, так сказал демон. И… съесть его. Маленькие степные мыши. Птенцы, еще голые, без перьев.

Она рассмеялась.

— Один раз это был ежонок. Крошечный, как слива, весь в мягких белых иголках. Я проглотила его, думая о глиняных ежиках в твоих волосах. Это было противно. А потом я привыкла. Потому что, когда я возвращалась домой и наливала в кубок вина, мой Исма просыпался и, увидев меня, расцветал горячим лицом, говорил «Ахи, мой весенний тюльпан»… И брал меня так, будто вся степь вместо звездного света залита медом.

Ахатта опустила голову, волосы посыпались из-под шарфа, укрывая плечи. Лежащие на коленях руки судорожно задергались, комкая ткань. Онемев, Хаидэ смотрела на нее. «Бедная, бедная моя глупая сестра…»

— Время шло. И голод болотного демона не утихал, а разгорался. Ему стало мало крошечных мышат. И однажды он потребовал детеныша речной крысы. А после — зайчонка. Это было чересчур для моего горла, мне приходилось…

— Цез, мудрая, позволь ей не говорить дальше! — взмолилась Хаидэ и старуха спросила:

— Тебе страшно, светлая госпожа?

— Нет! Но ей тяжело говорить! — Хаидэ не заметила, как на ее горячие возражения взгляд Ахатты зажегся тяжелой ненавистью. Но тут же прикрывая глаза, подруга сказала:

— Я пропущу. Да ты и сама видишь, как это было.

— Вижу…

— Я не смогла. Я поняла, пройдет еще год, и я превращусь в дикого волка, разоряющего норы степных зверей. Но не это пугало меня. Я просто не могла, понимаешь? Рвать зубами и проглатывать… и я решила, что времени прошло довольно, что уже невозможно вернуть все назад. Исма мой. И по-старому не будет. Оно и не было по-старому, просто стало — по-другому. Твой отец, непобедимый Торза призвал моего любимого. И велел ему уходить к тойрам, на долгие времена. А может — навсегда. Для племени! Да кто он такой, чтоб решать за меня, что делать с любовью? Знаешь, что он сказал мне? Я имею право выбрать себе нового мужа! Он делал меня вдовой, пока Исма будет учить грубых быков охоте и военным приемам!

Она снова рассмеялась, хотела издевательски, как Цез, но смех вышел горестным, как жалоба.

— Я не могла больше кормить демона. И не могла сменять Исму на другого мужчину. Я умерла тогда, а мертвым нечего терять. Потому я убежала. Весь мой мир только в нем! И я знала, я и сейчас знаю, что моя любовь держит мир! Так должно быть…

— Но Исма умер. А ты жива.

— Исма умер по моей вине, — сказала Ахатта. И все вокруг замолчало, слушая простые слова, сказанные обычным голосом. Видно, слишком долго кричало горе внутри Ахатты, гремело в ней чувством вины. И слова вышли такими же, какими матери укоряют детей за порванную одежду или рассказывают, как прошел день.

Умер… по моей… вине…

Проскрипела в тишине цикада.

По моей…

Пискнула птица, снова засыпая.

Вине…

С обрыва за травами свалился в воду камень, прогрохотав и плеснув.

— Демон нашел меня в сердце горы. Видно, жрецы, в своем страшном саду собирают всех демонов, не прогоняя ничьих. Видно это они становятся цветами, растягивающими белые лепестки среди темных листьев. Он шептал мне — нужна новая еда. Большая. Настоящая. Демону нужен был человеческий ребенок.

— Ахи! Твой сын?

— Не-ет! Мой сын — это гордость великого воина Исмаэла, это наша с ним связь, навечно. Нет. Но почти одновременно со мной зачала Тека, та, что взяла меня в подруги. Умелица. Я знаю, что ты скажешь, ты — вся такая благородная и непогрешимая! Что Тека была мне подругой, спасала меня. А я носила в голове черные планы, дожидаясь, когда округлится ее живот. Но я слишком далеко ушла по этой тропе.

Ахатта замолчала, собираясь с духом, и оттолкнула руку старухи с новым куском спелой груши. Сказала:

— Я…

И остановилась, когда Хаидэ почти крикнула:

— Нет!

Цез быстро отвернулась от рассказчицы, вперяя взгляд в освещенное луной лицо. Спросила требовательно:

— Почему? Ты боишься услышать?

Хаидэ молчала, собирая скачущие мысли. И сильно, до боли вздохнув, велела себе успокоиться.

От того, что она сейчас спрячет под крыло глупую голову, как делают то речные утки, надеясь, что стрела охотника не найдет их, прошлое не изменится. Оно есть и оно, изменив будущее, смеется над людьми, говорит им — а вы хотели бросить камень в воду и не увидеть на ней кругов? Старуха права, страх и отвращение вырвали из нее этот крик, да еще жалость к рассказчице. Раздевая себя, Ахатта снимает вместе с тайнами и остатки любви к сестре, потому что любое ее движение будет ранить ее, постоянно. Есть ли выход? Как сохранить в измученном сердце доброту? Самый простой, Хаидэ чуяла это сердцем — позволить страданию победить себя, возненавидеть сестру, осыпая ту проклятиями. И умереть, корчась. Это выход не для нее — для Ахатты. Тогда мир снизойдет в ее душу, тогда она, побивая себя чувством вины и раскаяния, полюбит мертвую сестру, и будет служить ее памяти до конца своих дней. Станет доброй для всех и положит жизнь на совершение нужных дел. Но будут ли добрые дела Ахи великими? Хватит ли сил, на костях сестры, не поддаться еще одному демону, ведь они узнали к ней дорогу, и будут приходить снова и снова. В новых обличьях. И каждый раз, поддавшись, Ахатта будет проклинать себя, давать клятвы и какое-то время держаться. От одного искуса до другого.

Нет. Такую жертву нельзя приносить, даже очень любя и жалея. Жизнь Хаидэ ценнее и кажется, ей предназначено сделать больше, чем служить своей смертью провожатым для бедной Ахатты, которая, калечась и подворачивая лодыжку снова и снова, упорно не сменит тропу. Потому что люди не меняются…

И, обдумав все, Хаидэ покачала головой:

— Это слабость. Прости, сестра, продолжай.

— Прости? Я ненавижу тебя, за то, что просишь прощения! У меня!

— Я знаю.

Ахатта пожала плечами и посмотрела на Цез, ища в старом лице понимания. Та молчала.

— Может, тебя родила рыба, Хаидэ? Не живая женщина, крича в муках, а белая холодная рыба! И потому ты так бессердечна?

— Но ты ведь хочешь рассказать, — напомнила ей подруга.

— Да! И чем больше ты станешь жалеть меня, тем сильнее желание причинить тебе боль! Чтоб добраться до твоего сердца и посмотреть, что оно тоже человеческое! Я хочу рассказать. Но хочешь ли ты слушать, скажи? Почему мы делаем то, чего хочу я?

Цез усмехнулась. Женщины, сидящие рядом с ней, нащупывали в летней темноте главные вопросы, и задавали их. Но кому из них пригодятся ответы?

— Потому что я — сильнее тебя.

Ахатта задохнулась, не найдя слов. Старуха незаметно погладила ладонями свои колени. Похоже, не зря она, увидев сон, сперва показалось — один в череде прочих, засобиралась, бросив старый домишко, пришла к Флавию и продала себя на все время морского путешествия, отдавая тому все деньги за пророчества и гадания в каждом порту. Изнеженный дурень привез ее туда, куда надо было попасть, чтоб найти сильную, которая сама протопчет себе тропу, и не одну среди прочих, а сразу вверх.