Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев

От И. А. почему-то не было мне письма к Рождеству — не болен ли..? Хотя был от него «воздушный привет» за один рассказ… потрясший… и не простой привет, а с «начинкой». Но… по-французски, и в десятка полтора строк506.

Эх, как не стыдно тебе: заворотила мне из посылки моей — тебе!.. Я и не стал есть — роздал, кому треба. Это вот… за это вот… ну, Господь с тобой. Я, было, раскатал _в_с_е… и «деревцо», и… «не ваше дело»:…да одумался… по-рвал. Не хотел делать тебе — м. б. и несправедливо, горечи… нежность и ласковость покрыли все это… и я рад, что так. Кто Богу — не грешен, царю не виноват? «Люби, покуда любится… Терпи, покуда терпится, Прощай, пока прощается… — И… Бог тебе Судья!»507

Поблагодари же великодушную Валентину Дмитриевну Грондейс. Она посидела у меня с четверть часика, я предложил ей чаю с горячими лепешками… только что старушка пекла… — и чаю не пила, куда-то метнулась… Она, ведь, тормошистая… Теперь ко мне… — писал я тебе? — еще 3 дня в неделю ходит одна дама, так что пять дней на неделе я обслужен, хоть в лавчонки не ходить… В молоке купаюсь, полтора литра в день, 1-й режим — вы-слу-жил! — зато отняли многое… весь хлеб, например. Из 6 присланных яиц — 4 помялись и были выпущены в банку, и я сварил молочную яичницу… из «яичницы». А сыр ем и раздаю, во имя твое.

Скучное пишешь ты… налоги, убытки… ну и надо плюнуть на ферму… не закабаливаться же до… гроба. А ты вот сколько в хомуте-то прыгала… — знаю, _в_с_е_ _в_и_ж_у… И зачем все это… _б_ы_л_о?! Не увидала ты настоящей _т_в_о_е_й_ «вехи»! Твой «путь» уже намечался перед тобой… ты от него отвернулась… Это было… 10 лет тому… почти. А м. б. и это не «путь»… Все очень просто, когда «оглядываешься»… Если бы мы с тобой _г_о_в_о_р_и_л_и_… мно-гое сказал бы… и о тебе сказал бы… нашел бы _с_л_о_в_а… а в письме выйдет не то, не так, вскипишь… ты, ведь, ох какая кипучая! Да и есть в тебе одна «занозишка»… — вырви ты ее, прошу, ради Бога… и — «во спасение души». Нет, не напишу _с_л_О_в_а… не то выйдет. Одно скажу: я всегда пишу тебе полным, _р_а_с_к_р_ы_т_ы_м_ сердцем. Таков мой ндрав. Я, как цветочек… — чуть почувствую немножко тепла, солнца — _т_я_н_у_с_ь… И не вижу, а тянусь…

Ну, Господь да хранит тебя, дружок Олюша. Помни: никто _т_а_к_ не понимал, так не вникал в тебя… так не……. Спасибо и тебе за иные миги… давно их не ощущаю… да и то сказать: вынести такую «марку», на протяжении 6 с половиной лет… _н_е_ _в_и_д_я… — это лишь с огненным воображением можно… то-лько. Жить… _в_и_д_е_н_и_е_м… — можно миг, а не го-ды… «Привычка» многое стирает, «разъедает»… — _п_р_и_т_е_р_л_о_с_ь, свинтилось. Разболталось… — так? Не хочу _э_т_о_ видеть в твоих письмах… это твое (яко бы) «это уж _м_о_е, и Вас не касается…» — меня тяжело толкнуло… Но… я уже поднимаюсь _н_а_д_ этими «толчками»… Жизнь, думы… — _в_ы_у_ч_и_л_и. И — главное — _т_р_у_д.

Целую. Твой В.

113

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

24. I.46 г.

Ванюша мой дорогой, 22-го и 23-го твои воздушные письма508, — 5–6 дней в пути все же были. Но если они хоть на 12 ч. раньше были, чем обычные, то все же имело очень большой смысл. Я уже заклеила тебе ответ на последнее твое с еще большими «царапками». Рада, что не послала, лучше быть в ладу. Мне было бы самой больно. Но не могла так оставить, тебя оставить думать, что я подхалимствую. Самое главное, родной мой: конечно, я «грешневая» и никакая другая никогда и быть не могу.

Как рада я, что ты бодр. Но, однако, все по порядку: ты хочешь «тему» — «идею», как ты говоришь. Ничего не было особенного, — это не творческое, не замена фермы и вообще никак не искусство. Ну, как прикладное м. б.

Видишь ли: когда в 1940 буквально у меня под окном поставили пулеметы, и мы бежали в последний момент, — много нам пришлось пережить. Я же еще была больная. В сказочной одной ферме, ночью мы, ожидая чуть ли не взлета в воздух, узнали, что… Голландия капитулировала. Я хорошо представляла себе уже тогда, что это с собой принесет. На обратном пути домой в сияющий майский день мы то и дело натыкались на рыдающих женщин, — о павших мужьях и сыновьях. Дома услышали в радио все о капитуляции, а в Англии играли гимн Голландии — еще одна жертва. Мы были убиты… Все было растрепано, уже шмыгали солдаты… а на буфете у меня лежали, как ни в чем ни бывало, 2 апельсина, — купленных еще до войны. Я взяла один из них, и тут же вынула зернышки и посадила их с загадкой: «Коли вырастут, то не все еще погибло, и вышибутся немцы». Ох, как я их по Берлину хорошо знала, особенно когда они «заткнули рот» И. А.509 только потому, что он звал нас остаться честными русскими. И всю их гадость ежечасно глотала… (* лично я ничего плохого не испытала, а обида вся на их отношение к нашим исконным ценностям. Не субъективная обида.) Ну, томы бы писать об этом, как они Россию (не Сталина) ненавидели. Без стыда прямо тогда говорили. Одним словом — занятие Голландии было новой катастрофой, хоть и маленькая она, но все же еще какая-то пядь земли под ними. Зернышки проросли. Деревцо выросло и видело все, все, что кругом происходило. Многие знали о моей «загадке» и о его «ответе», — спрашивали: «Что же Вы сделаете с ним»? Я шутила: — «Королеве отдам, — ведь по деревцу выходит, что она вернется»… После освобождения многие вспомнили. «Ах, чепуха…», — говорила я. Но деревцо надо было привить… Я стояла перед ним и думала о том, сколько за эти годы лежало в этой «загадке» — в «ответе». И передо мной прошло все… а чего только не было. У нас много чего еще «кипит» и «варится», весы еще не пришли в равновесие. Многие подхалимы разжигают страсти, и нет гаже «бело-ризных» неких, которые сами-то, однако, ничего и не делали больше, как только берегли свои ризы. Много злобы, зависти, главное, и т. п. вместо любви-то. Хирург наш правильно сказал: «Взять бы резинку, да и стереть, наконец, все