Далеко от Москвы - Василий Ажаев

Батманов рассказывал: вместе с Роговым он объехал все бригады и везде заводил один и тот же разговор — как обойтись без увеличения числа рабочих. В ответ все бригады принимали на себя полуторные и двойные задания; тут же на производственных совещаниях рабочие давали обязательства работать за двоих, за троих и даже за четверых.

— Нам нужно немедленно ввести дневной почасовой график для стройки в целом, для любого участка и любой бригады, — Батманов мерно расхаживал по кабинету. — Каждый строитель должен видеть во сне и наяву: столько-то он обязан сделать за час и за смену по нормам, а столько-то государство просит его дать сверх норм. И вторая цифра станет для него законом, если он всей душой хочет пустить нефтепровод в срок и помочь фронту.

Не уходя из кабинета начальника строительства, Беридзе, Ковшов и Гречкин занялись расчетами новых повышенных заданий для участков и бригад. Алексей вырисовывал график, Гречкин быстро орудовал логарифмической линейкой и заносил в таблицу цифры. Беридзе тоже что-то записывал и вслушивался в рассуждения Батманова.

— Нам говорят: «У вас неплохо организованный коллектив». Согласимся, не страдая ложной скромностью: мы организованы неплохо. А сегодня нам надо стянуть обручи нашей организации туже, сильней, чтобы самим почувствовать и другим показать: мы отлично организованы! Настала пора несколько перестроить трассу, ввести боевые участки и боевой порядок на трассе. Немцы, опомнившись после затрещины под Москвой, поперли на юге. Наши строители каждый день слышат о превосходящих силах врага под Севастополем и Харьковом — надо же помочь людям еще умнее, целеустремленнее организовать их ярость, их ненависть к захватчикам.

Батманов излагал идею боевых участков. По его мысли, надо было, вместо теперешних двух участков, создать три: остров, нефтеперекачечный узел на Чонгре и участок трассы от пролива в глубь материка до Адуна.

— Назовем это восточным районом строительства, — говорил Батманов. — Начальником над всем районом поставим Беридзе. Начальник боевого участка на Тайсине у нас есть: Рогов. Начальник боевого участка на Чонгре тоже есть: Филимонов. А для третьего боевого участка подберем боевого товарища, под стать первым двум.

— Есть у меня такой, — поднял голову Беридзе. — Алексей Николаевич Ковшов. Лучшего командира для головного участка не придумаешь.

— Посмотрим, как он будет себя вести, — поглядел на Алексея Батманов, уже до этого решив именно Ковшова назначить на головной участок. — Особых возражений у меня нет. Предположим, третьим мы назначили Алешу. И вот эта троица пусть схватится между собой не на жизнь, а на смерть. Залкинд подал хорошую мысль — учредить особое красное знамя для боевых участков. Тот, кто с этим знаменем придет к победному дню, — получит право первым подписаться под рапортом товарищу Сталину. Что уставился на меня, товарищ? — спросил Батманов, поймав пристальный взгляд Ковшова. — Бери перо и пиши, буду диктовать приказ. Значит, все строительство делим на три района: восточный — во главе с Беридзе, центральный — его возьмет Залкинд, западный район — принимаю на себя. Посмотрим, кто кого. Формулируй пока, Алексей Николаевич, а мы разобьем центральный и западный районы на боевые участки.

За этим и застал их Залкинд, прилетевший из Рубежанска. Он был заметно возбужден, взволнован. Быстро поздоровавшись с Батмановым, Беридзе и Гречкиным, он весело приветствовал Алексея и, обняв его за плечи, отвел в сторону. Батманов и Беридзе переглянулись, Гречкин неодобрительно покачал головой. Им всем показалась непонятной эта веселость Залкинда, обычно тонкого и чуткого к людям.

— Есть для тебя, дружок, два сюрприза, — тихо сказал меж тем Михаил Борисович Алексею. — Рад от души вручить тебе это и это.

Он сунул в руки Алексея телеграмму, только что переданную Женей, и номер «Комсомольской правды», привезенной из Рубежанска. Губы у Алексея задрожали, он вытянулся, как струна, вчитываясь снова и снова в телеграфную строку: «Родной я вернулась обнимаю целую телеграфируй немедленно вечно твоя Зина». Машинально он развернул газетный лист и сразу увидел на третьей странице, среди нескольких фотографий, знакомый портрет Зины — такой же, что стоял у него на столе. Всю полосу под фотографиями занимал большой очерк: «Отважные дочери Москвы».

— Иди, иди, любуйся наедине, — сказал парторг, подводя Алексея к дверям.

Выпроводив растерявшегося и безмолвного Алексея, Залкинд скинул пиджак, вытер платком вспотевшее лицо и торжественно объявил:

— Зина его воскресла — вернулась в Москву с наградой и почетом.

Известие всех обрадовало. Беридзе хотел было бежать к товарищу, но Залкинд остановил его. Они говорили о Талалихине, Зое Космодемьянской, о юношах и девушках — героях Отечественной войны. Залкинд рассказывал новости: пущен первый на Дальнем Востоке металлургический комбинат, сев в крае завершен успешно, новое наступление немцев рассматривается как очень серьезное и опасное.

Залкинд показал письмо от Солнцева: бывший шофер строительства получил боевое крещение под Харьковом и открыл свой счет подбитым вражеским танкам. «Здесь дальневосточники в большом почете, — читал парторг. — Передайте всем, что я не уроню нашего дальневосточного авторитета. Пишите, как идет стройка нефтепровода — весь личный состав нашей части знает про вас и очень интересуется, чтобы нефть была дана в срок...»

— У меня тоже есть одно приятное письмо, — сказал Батманов и достал из стола голубой конверт. — Никогда не догадаетесь, от кого. Сидоренко, бывший начальник нашей стройки.

— Неужели Сидоренко? — удивился Гречкин.

— И откуда пишет! — Батманов многозначительно поднял письмо.

— С казахстанской стройки? — предположил Беридзе.

— Нет, с фронта. Отпросился, и его пустили воевать. Командует саперным полком. Ранен, награжден двумя боевыми орденами. Я сейчас думаю: правильно, что Сидоренко послали на фронт, а не на другую стройку.

— Прочти! — поинтересовался Залкинд.

— «...С месяц провалялся в госпитале. Фрицы пробили в моем организме небольшую дырку. Лекаря заделали ее, и теперь я возвращаюсь в часть. Представляю, как ты пожимаешь плечами, читая мое письмо. Признаюсь, что часто думаю о тебе, дорогой товарищ. Уезжал я с обидой, не сразу она рассосалась. Потом по-другому стал вспоминать — с чувством вины, что ли. Понял, что хозяйствовал плохо. Требовательности нехватало, к поддакиванию и подхалимству привык, таким людям, как Грубский, доверился слишком, от коллектива отдалился. Если не трудно, напиши, как выкрутился ты, -как пошло дело. Не пойми, что интересуюсь из праздного любопытства. Верится мне, что еще встретимся с тобой...»

— Здорово! — сказал парторг и пояснил, . отвечая на вопросительные взгляды собеседников: — Здорово, что у нас все помогает человеку найти свое место в жизни. Где-нибудь в Америке, скажем, оступившийся или потерпевший в своем деле поражение человек не найдет поддержки, он неизбежно покатится вниз. Там один другому — соперник в борьбе за богатство или за кусок хлеба. А у нас даже война — вы только вдумайтесь — война! — оказывает на людей какое-то благотворное влияние, быстро формирует и возвышает характер.

— С удовольствием посмотрел бы сейчас на Сидоренко, — сказал Батманов и глубоко задумался, отвернувшись к окну. Ветерок от вентилятора играл шелком его рубашки.

Беридзе расспрашивал о рубежанских новостях, и Залкинд, посматривая на озабоченного, погруженного в свои мысли Батманова, рассказал, что арестована группа лиц, занимавшихся шпионской деятельностью на крупных стройках. С ними был связан и некий геолог Хмара.

— Кстати, помните Кондрина, застреленного нивхами? — спросил Залкинд. — Настоящая фамилия его — Сомов. Он имел отношение к диверсиям на проливе. Действовал он не сам, а через подручных, которые растворились среди строителей. Мне о Кондрине напомнили товарищи: оказывается, это мой старый знакомый. В двадцать втором году наш отряд уничтожил карательную сотню белогвардейца и крупного зейского кулака Федора Сомова. Кондрин — его сынок. Есть все основания полагать: гибель Панкова — дело его рук.

— А Константин Родионов не имел отношения к шпионской деятельности? — спросил Беридзе.

— Сейчас трудно сказать, что собой представлял этот позорно умерший человек. Но уже одно приятельство с Хмарой характеризует его.

— Мы с Алешей на днях просматривали тетрадки Родионова с записями, — сказал Беридзе. — Этот, с позволения сказать, доктор занимался «научными исследованиями», сочинял бредовые теории. В одной из теорий он убеждает, будто все человеческое в человеке есть непрочная оболочка, а сущность де его — звериные инстинкты. Другая теория посвящена доказательствам того, что нормальных людей якобы не существует: все люди более или менее сумасшедшие. Какой тип, однако! Можно порадоваться за Ольгу, что она освободилась от него.