Обитель любви - Жаклин Брискин

Мы, сотрудники «Геральд америкэн», обещаем восстановить попранную свободу печати! Выполняя данные обещания, мы начинаем публиковать дневник Лайи Бэлл, жены героя эскадрильи «Лафайет» капитана Кингдона Вэнса. Дневник мисс Бэлл был обнаружен полицией в доме убитого английского кинорежиссера Дэвида Манли Фултона.

«... О, как меняется всякий раз Дэвид, как только снимает очки! О, что он за +++! Как радостно и волнующе приходить в его постель. О, как я люблю +++ на протяжении всей вдохновенной ночи! Как он быстро восстанавливает каждый раз свои силы! Просто невероятно! Раньше я и представить себе не могла, что бывают такие мужчины, как Дэвид.

Бедняжка Кингдон! Я ни в чем не виню его.

Да и как иначе? Я обвиняю войну, которая беспощадно обманула нас. Из-за войны наш брак стал похож на пустую раковину. О, как жестоко она провела нас! Проблемы Кингдона с +++ не его вина. Я все равно люблю его как брата.

Горькая ирония судьбы заключается в том, что людям Дэвид кажется вполне заурядным, а Кингдон более мужественным, чем любой другой мужчина, настоящим +++!»

После этого отрывка была приписка от редакции, гласившая:

Все материалы по делу Дэвида Манли Фултона, включая другие записи из дневника мисс Бэлл, будут напечатаны без оглядки на кого бы то ни было.

«Геральд америкэн» так и не объяснила, как к ней попали обнаруженные полицией материалы. Просто, начиная с этого дня, целый месяц в каждом номере газеты печатался с продолжениями дневник Лайи Бэлл. Тираж газеты компании «Геральд америкэн» удвоился. Вечерние выпуски пользовались бешеным спросом.

На следующий день после публикации в газетах первого отрывка из дневника Лайи в «Римини продакшнз» поднялась суматоха. Пришлось даже привлечь к разбору почты несколько статистов, чтобы не утонуть в хлынувшем потоке писем. Кингдону в основном сочувствовали. И сочувствовали в большинстве женщины. Ему писали молоденькие девушки, средних лет матроны, старушки, богобоязненные почитательницы его таланта, равно как и независимо мыслящие горожанки и селянки. Ему объяснялись в святой любви и предлагали добиться излечения путем внебрачной связи. Как правило, с самими подательницами писем. Ему высылали рецепты специальных блюд, посылочки с пузырьками или пилюлями. Но почти все корреспондентки просто старались подбодрить его, восхищались его ролями. Просили выслать им фотокарточки с автографом. Секретари без устали подписывали тысячи открыток, на которых Кингдон был снят в темных очках и летном шлеме, стоящим у крыла своей «Дженни».

Репортеры постоянно караулили у «Римини продакшнз», где как раз шли съемки картины «Над облаками». Кингдон выходил к ним в перекуры между дублями. Римини и адвокат Лайи Джулиус Редпат заклинали его не комментировать записи в лживом дневнике. Джулиус говорил, что Лайя ходит по краю пропасти, и если выяснится, что она обманщица, ничто не спасет ее. Римини же повторял: публика, которая ходит на его фильмы, свято верит, что муж не должен бросать жену. Что бы ни произошло.

Но Кингдон молчал вовсе не из-за босса и дорогого адвоката жены. Причины молчания были серьезнее. Лайя как-то узнала о первых месяцах его жизни после ранения. Когда он боялся женщин и замкнулся в себе. Из этого она и состряпала свой «дневник». Ей так хотелось стать кинозвездой! Она сама ему призналась в этом, сказав, что заслуживает провалиться в яму, которую вырыла для него. Кингдон молчал из сочувствия к жене.

С сардонической улыбкой он парировал вопросы журналистов о характере полученного им ранения. А потом возвращался в гримерную и прикладывался к бутылке, купленной у бутлегера.

В первую пятницу памятного воссоединения семьи Ван Влитов Кингдон отказался завтракать на студии. Он сообщил режиссеру — злому, нервному и талантливому новичку, — что хочет прогуляться. Потом, укрывшись одеялом, он выехал с территории студии на машине Текса Эрджила незаметно для журналистов. Текс отвез его в Гринвуд.

Бад сидел в офисе «Паловерде ойл» на Спринг-стрит, Амелия была на концерте в лос-анджелесской филармонии, которую помогла основать за два года до этого. Тесса была дома и работала, когда к ней вошла хихикающая от волнения горничная и доложила о приезде капитана Вэнса. Вслед за ней на второй этаж поднялся и сам Кингдон. Он поблагодарил горничную, вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.

Они посмотрели друг на друга так, словно единственные остались в живых после ужасной катастрофы. Они не занимались любовью с того самого дня, когда в их домишке в Беверли-Хиллс появилась заплаканная Лайя с просьбой о помощи. С тех пор многое произошло: аборт и болезнь Тессы, его публичное унижение...

— Нелегко, да? — спросил он. — Может быть, потому, что мы давно уже не проводили вместе вдохновенной... — Он трижды ткнул пальцем в пустое пространство, как бы обозначая непечатное слово.

— А зачем? — проговорила она.

— Как? Ты что же, поверила всему, что прочитала обо мне в газетах?

— О Кингдон...

— А тебе известно, как я приехал сюда? На полу машины с наброшенным на голову одеялом. — Он жестами изобразил, как ему пришлось прятаться от журналистов.

— Я вот думаю, — протянула она. — Домик никто еще не снял. Я могу снова туда переехать...

— Хочешь принять участие в шоу?

— Там было бы легче нам видеться...

Он наугад выбрал листок бумаги из тех, что лежали на ее столе, и прочитал вслух:

— «Анна тянула время». Что это значит? Каким образом можно тянуть время?

— Кингдон, я хочу жить отдельно.

— Почему? — спросил он. — У меня и так уже достаточно причин себя ненавидеть. Хочешь предоставить еще одну?

Глаза у него сверкали, рассерженное лицо нервно подергивалось.

Тесса подошла к нему и, взяв за руку, отвела в свою спальню, заперла дверь, ведущую в коридор, и вернулась к нему.

— Здесь никого нет, кроме нас, — сказала она.

— Как тебе это удалось устроить?

— Мы можем делать все что угодно. А сейчас мне хочется вот этого!

С этими словами она поцеловала его.

Они легли...

…Он смотрел на нее с улыбкой, а она задумчиво щурилась на солнце, заглядывавшее в окно.

— Тесса?

— Мм?..

— Посмотри на меня.

Она повернулась.

— Все было нормально? — спросил он.

У нее опустились ресницы.

— Прекрасно.

— Мне показалось, что сегодня все было иначе, — сказал он, целуя мочку ее уха. — Для тебя.

— Мм...

— Так как?

Она коснулась рукой его лица.