Мясник - Мария Барышева

Так, хватит!

— Витек, ты идешь?! — окликает меня Женька из коридора. Я перекидываю ремешок сумки через плечо и быстро покидаю зал, а Фомин в незастегнутом пальто так и остается сидеть возле аквариума, напряженно глядя в инструкцию.

На лестнице Максим и Султан уже совершают ежевечерний ритуал — вытаскивают из пазов решетку с перилами. Дело в том, что лестница, ведущая в «Пандору», настолько крута и узка, что занести в магазин большие коробки с товаром при наличии перил практически невозможно. Но в то же время без перил по лестнице сложно подняться, в особенности зимой и в особенности женщинам на каблуках, поэтому после того, как несколько посетителей «Пандоры» с этой лестницы упали, чем, разумеется, остались очень недовольны, Максим решил, что перила все-таки лучше поставить, но так, чтобы при очередном завозе товара их было легко вытащить — ведь помещение принадлежит не нам, и перестраивать ни лестницу, ни дверь нельзя. На том и порешили, и с тех пор Максим, а вместе с ним и Султан, каждый вечер вытаскивают перила и заносят их внутрь, чтобы не вытащил кто-нибудь еще, и каждое утро ставят их на место. Это постоянно служит поводом для шуток, причем не только у нас, но и у тех прохожих, которые каждый день идут мимо «Пандоры» в это время. Но сегодня никто не смеется — взрыв отбил всякую охоту шутить даже у Санитара, знающего толк в черном юморе. Все молча наблюдают, как, сияя огнями, отъезжает от соседнего дома «скорая» и как пожарные усмиряют огонь в разрушенной квартире, только Котошихин почти сразу же уходит.

Когда Ваня с Максимом уносят перила, Аня с Валентиной вдруг начинают с жаром обсуждать непойманного волжанского маньяка-проволочника — оказывается, за то время, пока я занималась Наташиными клиентами и возилась с проклятыми письмами, была убита еще одна женщина, тридцати пяти лет, тоже с помощью проволоки, уберечь это известие от общественности не удалось, и теперь убийства считаются серией, а маньяк — маньяком. Я слушаю их вполуха — у меня сейчас и без маньяка проблем хватает. Кроме того, из всего женского коллектива «Пандоры» под возрастной «ценз» убивца подходит только тридцатитрехлетняя Валентина, но за ней каждый вечер заезжает муж — мастер спорта по боксу, и «Сама-ты-Барбара» недоступна для любых маньяков.

Султан и Максим выходят, закрывая за собой дверь. Максим тотчас начинает обсуждать что-то с Женькой, а Султан тем временем подходит ко мне и тихо говорит:

— Витка, помнишь, ты про «Черный бриллиант» спрашивала?

— Ну. Что, возможность появилась?

— Да, завтра в двадцать один ноль-ноль сведу тебя с одним человеком, только… ты все-таки уверена, что хочешь туда пойти? — он поднимает воротник куртки, глядя на меня с каким-то странным выражением. — Это… ну, такое место… не для благовоспитанной девушки, и если Евгений Саныч узнает, что я…

— Султаша, я примерно представляю себе, что это за место, что же касается Евгения Саныча, я тебя от него уберегу, обещаю. А попасть мне туда нужно исключительно для дела, а не для того, чтобы морально разлагаться. Ты сам-то был там или нет?

— Бывал раз, а больше не ходил, — кисло отвечает Султан и сплевывает. — Ты знаешь, не по мне это, я — натура утонченная. По видику посмотреть — еще куда ни шло, а так… — он пожимает плечами. — Не, я этого не понимаю, да и публика там безумная. В общем, смотри, дело твое. Стас тебя завтра проинструктирует, только ты лишних вопросов не задавай и прикинься полной дурой, ищущей острых ощущений — я тебя так и отрекомендовал. Все, давай, до завтра. Народ, прощай!

Он уходит вместе с Денисом, а я подхожу к Женьке и спрашиваю, идет ли он домой. Женька мотает головой и говорит, что у него еще есть кое-какие дела, и он будет дома не раньше двенадцати. Дела — так дела, это даже лучше. Он чмокает меня в нос, прощается с пандорийцами и скрывается за углом.

— А что, сегодня вот так все и разойдемся грустно? — недовольно спрашивает Санитар, хлопая себя кепкой по бедру. — Может, по пивку, а? Или по коньячку? Мужики?!

Артефакт качает головой — у него сегодня еще много дел, Мэд-Мэкс говорит, что и без того опаздывает на свидание, и они разбегаются так быстро, что Вовка даже не успевает ничего возразить. Отчаявшись, он взывает к женскому полу, то есть к нам с Анькой, потому что за Валентиной уже приехали, и она, махнув на прощание рукой, как раз садится в красную «Ниву» мужа. Но, и тут потерпев неудачу, Вовка презрительно фыркает, надевает кепку, сдвигает ее на затылок, засовывает руки в карманы и удаляется, гнусаво напевая: «Девчонки полюбили не меня! Девчонки полюбили гармониста… эх!», и остатки какого-то отчаянно лихого веселья уходят вместе с ним, в распускающуюся ночь.

Я еду домой. Еду, прижавшись щекой к холодному стеклу трамвая, и вспоминаю зияющую дыру на месте двух оконных прямоугольников, из которой валит дым, шарф на тополе и кухонный шкаф на обледеневшем асфальте, а еще свой испуг при звуке взрыва. Странно, что в первую очередь я подумала именно о машине Эн-Вэ и о Женьке. Возможно, вспоминая записи Колодицкой и выстраивая свои рассуждения, я уже подсознательно включаю в цепочки жертв (если они таковыми являются) себя и своих близких людей и облекаю в плоть призраков. Я не знаю, существует ли опасность на самом деле, но я ее жду. Предупрежден — значит защищен. В какой-то степени.

Взрыв в который раз напомнил мне о хрупкости и непостоянстве нашего мира (или моего мира — ведь у каждого свой мир, и со смертью каждого умирает целая Вселенная). Иногда стабильность кажется просто мифом. В любую секунду этот мир может дать трещину, податливо изменить привычную форму, а то и вовсе разбиться вдребезги по дурацкой случайности или по чьей-то злой прихоти, и ничего тут не поделаешь. Даже если все свои иллюзии ты растерял еще в детстве, если ты изначально тщательно оборачиваешь свой мир войлоком и обкладываешь ватой, и он всегда готов к тому удару, который может его разбить, то все равно почти всегда удар оказывается точным и неожиданным. Неизвестность на то и неизвестность — это страшная, безжалостная и трусливая тетка, которая всегда бьет в спину и умеет терпеливо дожидаться нужного момента. Так было с братом и его друзьями и с Ленькой, так было с Надей и Наташей, так было с моей первой мачехой Еленой и ее мужем, так было и с теми людьми в квартире… так было и со мной, только мой мир пока держится, хоть и немного потрескался от ударов и деформировался. Но в последнее время стремительность, с которой за долю секунды меняется все, чем кто-то жил долгие годы, начала пугать меня.

Дома я делаю себе два бутерброда с ветчиной, наливаю огромную кружку горячего чая и все это уношу в гостиную, на один из журнальных столиков возле дивана, — ни я, ни Женька, как правило, не едим на кухне, хотя кухня у него просторная, уютная, красивая, стоит большой сосновый стол, кухонный диван, маленький телевизор — сиди в свое удовольствие! Но на кухне происходит только готовка, а прием пищи всегда переносится в гостиную, по которой сразу видно, что обставлял ее любитель комфортного праздного времяпрепровождения — изобилие мягкой мебели и маленьких журнальных столиков, и все это расставлено с расчетом максимального удобства — большой диван перед телевизором, одно пухлое кресло возле музыкального центра, другое возле балконной двери, третье возле книжных шкафов. Включил, открыл или взял книгу и тут же падай на мягкое сидение, никуда не отходя. Специалист в области нефрологии насмешливо называет Женькину гостиную «берлогой», но я знаю, что он ее обожает и хочет себе такую же. Бесполезно — его жена считает такую лентяйскую обстановку полным отсутствием вкуса и никогда не допустит ее в своей стильной квартире.