Падение Берлина, 1945 - Энтони Бивор

Несмотря на то что советские солдаты вскоре осознали, как нужно действовать в уличных боях в укрепленном городе, где за каждой баррикадой прятались враги с фаустпатронами, а каждый дом был превращен в огневую точку, они все больше и больше полагались на тяжелые артиллерийские орудия 152- и 203-миллиметровые гаубицы, стрелявшие прямой наводкой{809}. Теперь штурмовые группы не переходили в атаку, пока артиллеристы не прокладывали для них дорогу в каменном мешке. Тем не менее в Берлине существовал один боевой район, в котором красноармейцы чувствовали себя особенно уязвимо. Им являлась целая сеть тоннелей метро и подземных бункеров, которых в городе насчитывалось свыше одной тысячи. Советское командование было сильно обеспокоено возможностью пребывания в бомбоубежищах для мирного населения вооруженных немецких военнослужащих. Оно полагало, что те будут отчаянно сопротивляться и стрелять в спину русских войск. Поэтому наступающие советские части проверяли буквально каждый подвал, встречающийся на их пути. Гражданские жители, прятавшиеся там, могли легко стать жертвами автоматной очереди. Ходили слухи, которые по большей части можно отнести к параноидальным, что русские пускали по тоннелям метро танки Т-34. Единственным достоверным свидетельством о существовании "подземных танков" был случай, когда механик-водитель советской боевой машины не заметил входа на станцию "Александерплац" и Т-34 просто съехал вниз по лестнице. К сведениям о том, что русские ставили легкие орудия в вагоны метро и таким образом создавали нечто вроде бронепоездов, следует также относиться с осторожностью.

От Моабитской тюрьмы до моста Мольтке через Шпрее было восемьсот метров; а уже оттуда до рейхстага оставалось чуть более полукилометра. В моменты, когда интенсивность огня несколько снижалась, советские бойцы могли видеть это громадное здание - символ германского рейха. Части 150-й и 171-й стрелковых дивизий были почти у цели, но никто из красноармейцев не питал иллюзий. Все знали, что впереди их поджидают еще очень грозные опасности и, прежде чем знамя победы будет водружено над рейхстагом, многие из них погибнут. Советские командиры, желая угодить Сталину, подгоняли подчиненных, чтобы о взятии Берлина можно было доложить именно в день празднования в Москве Первого мая.

В полдень 28 апреля советские войска перешли в атаку на мост Мольтке. Подойдя к нему, бойцы передовых батальонов увидели, что с обеих сторон мост забаррикадирован и находится под прицельным огнем немецких подразделений. Более того, его пролеты были заминированы. В 18 часов раздался мощный взрыв. Когда дым рассеялся, стало ясно, что немецким саперам несколько не повезло. Мост осел, но полностью разрушен не был. По крайней мере по нему могла пройти пехота.

Командир батальона капитан Неустроев приказал сержанту Пятницкому поднять свой взвод в атаку и достигнуть противоположного берега реки. Пятницкому и его людям удалось совершить быстрый рывок и закрепиться за баррикадой, которую возвели сами немцы. Сразу же вслед за этим Неустроев вызвал огневую поддержку. Артиллерийским наблюдателям потребовалось некоторое время, чтобы произвести рекогносцировку, но еще до темноты лавина советских снарядов обрушилась на вражеские позиции. Она смела на своем пути все немецкие укрепления и проложила дорогу вперед остальным стрелковым подразделениям. Вскоре советские войска уже вышли на Кронпринценуфер и Мольткештрассе{810}. К середине ночи, как раз к тому моменту, когда Гитлер женился на Еве Браун, на другом берегу Шпрее был создан уже солидный плацдарм. К утру на нем находились основные силы 150-й и 171-й стрелковых дивизий.

В южной части Мольткештрассе 150-я дивизия штурмовала министерство внутренних дел. Это массивное здание, получившее у красноармейцев название "дом Гиммлера", немцы превратили практически в крепость. Все его окна они приспособили под бойницы, из которых вели прицельный огонь по расчетам советских орудий, выдвигавшихся вперед{811}. Для штурма были срочно подтянуты "катюши", однако основным оружием ближнего боя оставались гранаты и пистолеты-пулеметы.

Несмотря на то что все советские бойцы боялись смерти и страстно желали дожить до близкой уже победы, они тем не менее сохраняли бодрость духа и желали произвести подобающее впечатление на своих родственников, живущих в России. Как покорители Берлина, они считали, что станут элитой в послевоенной стране. Владимир Борисович Переверзев писал 29 апреля домой, что он жив, здоров и только немного пьян{812}. Однако, по его мнению, небольшая доза трехзвездочного коньяка повредить не могла, она лишь поддерживала ему боевое настроение; более того, солдаты сами наказывали тех лиц, которые не знали меры в спиртном. Переверзев отмечал, что советские войска все туже затягивают кольцо в центре города, - он сам находился уже в пятистах метрах от рейхстага, и через несколько дней всем "фрицам и гансам будет капут". Немцы все еще пишут на стенах города "Берлин остается немецким", но русские солдаты возражают на это - "Всем немцам капут". Переверзев сожалел, что не может послать родным в настоящий момент свои фотографии - он уже не раз снимался в Берлине, но все не находилось времени проявить пленку. Фото, по его словам, должны получиться очень интересными там он был изображен с автоматом на груди, с маузером и гранатами за поясом. Немцы в тот момент бросали очень много оружия. Переверзев обещал уже завтра быть в рейхстаге. Он также добавлял, что пока не может послать домой посылку (то есть награбленное имущество), у него просто не было для этого времени, так как они занимаются сейчас более важным делом. Заканчивая письмо, Переверзев успокаивал родных, ранее сообщивших ему об обвалившейся на кухне крыше. Здесь, в Берлине, на его глазах упало целое шестиэтажное здание, и ему с остальными бойцами пришлось откапывать своих боевых товарищей. Так солдат описывал то, что творилось тогда вокруг него. К сожалению, ему не удалось вновь увидеть родной дом. Вскоре после того, как Переверзев закончил письмо, он был тяжело ранен. Его смерть наступила как раз в тот день, когда было объявлено о победе над Германией.

"Воскресенье, 29, - записал в дневнике Мартин Борман. - Второй день начинается с ураганного огня. В ночь с 28 на 29 апреля поступили сведения из иностранной прессы о предложениях Гиммлера о капитуляции. Свадьба Гитлера и Евы Браун. Фюрер диктует свое политическое и личное завещание. Предатели Йодль, Гиммлер и генералы оставили нас наедине с большевиками. Ураганный огонь начинается вновь. По информации из стана противника, американцы ворвались в Мюнхен"{813}.

Несмотря на то что настроение Гитлера до последнего времени шарахалось из стороны в сторону - от оптимизма до пессимизма, теперь он наконец-то осознал, что все потеряно. Последняя засекреченная линия связи, радиотелефон, рухнула в буквальном смысле слова. Воздушный баллон, который держал в воздухе антенну, был прострелен и упал на землю. Поэтому советские станции, прослушивавшие эфир, могли читать всю информацию, которая выходила из бункера Гитлера{814}. Борман и Кребс подписали совместное послание всем немецким командирам, продолжающим руководить подчиненными войсками: "Фюрер ожидает беспрекословного подчинения от Шёрнера, Венка и других. Он также ожидает, что Шёрнер и Венк спасут его в осажденном Берлине". На что Шёрнер ответил, что "весь германский тыл полностью дезорганизован. Эвакуация беженцев затрудняет проведение операций". В конце концов Венк расставил все точки над i, сообщив, что от 12-й армии не следует ожидать никакого чуда: "Войска армии понесли большие потери и испытывают огромный недостаток в вооружении".