Измена командармов - Андрей Владиславович Ганин

В ответ на это я дал полный газ, и мой «Гупмобил» понесся стрелой. Вслед послышались выстрелы. К счастью, стреляли из револьверов да еще в темноте. Никто из нас не был ранен. Только одна пуля попала в нижнюю часть кузова, и было разбито левое стекло. «Гупмобил» несся стрелой по направлению к Петрограду…

Но, увы! Он несся для того, чтобы через полтора часа передать меня в цепкие лапы самого кровожадного и ненасытного из кровопийц, алчного и вечно жаждущего крови зверя и палача петроградской чрезвычайки — Шатова[1331].

Около трех часов ночи, крайне встревоженный происшедшим и неудачной попыткой ареста в с[еле] Фалилеево, я прибыл на Невскую заставу[1332]. Несмотря на ранний час, здесь было заметно большое оживление. Всюду сновали патрули. Главный начальник караула, проверив мой пропуск, сверясь с каким-то списком, бывшим у него в руках, приказал меня пропустить. Вскоре я заметил, что вслед за мной, почти по пятам, следовал таинственный мотоциклет военного типа. Чтобы избавиться от этого преследования, я остановился у проходного двора, имеющего два выхода. Войдя во двор, я быстро вышел из него на другую улицу, предварительно условившись с женой, что она останется в автомобиле до тех пор, пока мотоциклист не войдет во двор, разыскивая меня. Прождав десять-двенадцать минут, мотоциклист вошел во двор, а в это время автомобиль с моей семьей быстро исчез. Так я избавился от назойливого преследования.

Встретившись в условленном пункте с женой и детьми, я послал моего двенадцатилетнего сына — кадета Николаевского кадетского корпуса — на разведку. Он отправился на мою квартиру на велосипеде, причем мы условились, что если во дворе и в квартире не будет ничего подозрительного, то он к нам не вернется, а останется дома.

Прождав сына вблизи квартиры около получаса, я решил, что все благополучно, и мы отправились домой. Но случилось нечто неожиданное: по дороге мой сын натолкнулся на красногвардейский пикет, который узнал в нем «буржуя» и на этом основании отобрал велосипед. Таким образом, сын не мог выполнить данную ему задачу. Подъехав к квартире, я сразу понял, что мы совершили роковую ошибку, но было уже поздно исправлять ее.

В Петрограде я имел две квартиры: одну «конспиративную» (безопасную), близ Сенного рынка, куда я перевез почти все ценные вещи, и другую — «официальную», на Гороховой, 10, рядом с «Чека». Оставаться на этой последней, находящейся по соседству с «Чека», было безрассудно и более чем опасно. Но для намеченного бегства мне был необходим бензин, который был взят на учет и достать который в городе было невозможно. Мой же бензин находился в квартире на Гороховой, 10, и потому я должен был туда ехать во что бы то ни стало.

Особняк, в котором я жил, был очень старинный и принадлежал светлейшей княгине Чернышевой[1333]. Здесь когда-то устраивались фешенебельные, роскошные балы и рауты. Здесь часто бывал[и] император Александр Третий и великие князья.

Особняк имел два этажа, построенных покоем[1334] знаменитым итальянским архитектором. В особняке было много различных закоулков и тайных ходов, целый лабиринт различных коридоров. Я занимал квартиру в нижнем этаже, и в ней тоже был потайной ход, выходивший на Гороховую улицу. Я очень надеялся на этот ход, рассчитывая проникнуть в квартиру незамеченным. Мне это удалось.

Пробравшись тихо в кабинет, я в течение пятнадцати-двадцати минут взял там все, что мне было нужно; оставалось взять только бензин.

Я уже вышел было на улицу, как вдруг кто-то схватил меня за руку. Вслед за этим зажегся ослепительный электрический свет, и я увидел перед собой двух чекистов очень поганого вида.

— По приказанию коменданта «Чека» товарища Шатова все находящиеся в этой квартире люди подлежат аресту. Мы давно уже вас ждем, — сказал один из них. — Оставайтесь здесь, сейчас придет сам Шатов, — добавил он.

Я оцепенел от ужаса и неожиданности. Потом меня взяла страшная досада: ведь меня предупреждали о предстоящем аресте; за мной была установлена слежка, мне даже точно называли имя Шатова, который должен был меня арестовать. Тем не менее я все-таки попался в западню, так просто и глупо, как наивный и неопытный мальчишка.

В тревоге я ждал прибытия Шатова. Самые мрачные мысли роились в моей голове. Вся моя работа по подготовке к побегу свелась к нулю. Надо было начинать все снова, а может быть, все навсегда рухнуло, как карточный домик, и впереди меня ожидали только допросы, пытки и, кто знает? — расстрел.

Все находившиеся при мне ценные вещи — деньги, бриллиантовый перстень — я передал жене и дал ей надлежащие инструкции на будущее.

Во двор вошел караул, но не из красногвардейцев, а [из] четырех солдат. Очевидно, Шатов считал меня очень важным преступником. Солдаты тупо и безразлично меня разглядывали.

Мои размышления нарушил шум и громкий говор. Я оглянулся и увидел перед собой зверя-Шатова и его адъютантов…

Комендант «Чека» Шатов

Запыхавшийся, красный, как рак, со злобно сверкающими и налитыми кровью глазами, не пришел, а прибежал сам палач Шатов. Пот лил с него ручьем, так он спешил и бежал, чтобы скорее схватить новую крупную добычу.

Кто был Шатов? Одни говорят, что он был фельдфебелем пехотного полка; другие утверждают, что он был выкрестом-евреем и носил фальшивую фамилию. Но достоверным было одно: на его совести было много убийств. Он был среднего роста, коренастого сложения, довольно полный. Серо-зеленые глаза, как у кошки, всегда были налиты кровью. Его жирная, наглая и нахальная рожа вызывала естественное отвращение и производила отталкивающее впечатление.

Слухи о его зверствах, о производимых им пытках, о его средневековой жестокости внушали каждому страх. Все знали, что из его цепких преступных лап освободиться было невозможно. Только чудо могло спасти и вырвать жертву от этого вампира. Он с улыбкой на устах отправлял на тот свет даже лучших своих товарищей.

Самой большой его страстью был допрос офицеров. Он не останавливался ни перед чем. Желая запугать, он стрелял поверх головы допрашиваемого. Собственноручно расстреливал свои жертвы из револьвера. В подвалах чрезвычайки так погибли десятки офицеров. Он сдирал кожу с пальцев офицеров и вырезывал на их теле — на плечах — погоны и царские вензеля. Это был в полном смысле слова не человек, а изверг, не знающий границ своим зверствам и садизму. Это был тот Шатов, у которого не дрогнула рука собственноручно расстрелять жену одного авиатора, с грудным младенцем на руках, оставшуюся заложницей за мужа на Северном фонте.

Злобно метнув глазами,