Кристальный пик - Анастасия Гор

берегов Трезубца. Однако никаких поломанных деревьев, никаких воронок и свежих драконьих следов поблизости не было. В какой-то момент я остановилась и сняла с лица маску, дабы вдохнуть свежий воздух, но первый же его глоток подтолкнул к горлу желчь, и меня вырвало. Мир утратил реалистичность, стал слишком зыбким и неправдоподобным. Оттого казалось, что бреду я во сне, а не наяву, и все происходящее не более чем та лихорадка, которую я с трудом переживала в детстве, заболев после снежных игр с Гектором и Матти.

Быть может, я не там ищу? Быть может, Солярис не упал вовсе? Мог ли он погибнуть? Нет, конечно, нет… Я бы почувствовала это, ведь жива лишь благодаря тому, что во мне половина его души, а в нем — половина моей. Должно быть, он где-то спрятался и зализывает раны, или же ждет меня дальше, ведь мы оба знаем, чем должен закончиться этот день.

Небо темнело. Стараясь держаться подальше от скопления трупов, я двинулась к Морфрану, где уже должна была начаться осада. Перешагнула через мужчину с рыжими косами и грудной клеткой, распахнутой настежь, как ворот рубахи, а затем переступила и женщину без половины туловища. В отражении их замызганных кровью щитов на меня смотрела некогда молодая женщина, постаревшая за один день: грязно-серые волосы, как у потрепанной куклы-мотанки, осунувшееся лицо. Даже в глазах не осталось цвета, никаких больше васильков — только пепел, словно на радужке мечом высекли ужасы войны. Где-то поблизости вскрикивали от ужаса, но быстро затихали.

Когда спустя час ходьбы я наконец-то приблизилась к Морфрану, ко мне стали подбегать мои же хускарлы, чтобы защитить «от Дикого, призванного керидвенскими вёльвами, но восставшего против них». Глупые, они не ведали, что этот Дикий принадлежит мне, и потому защищать нужно от меня. Приходилось спешно прогонять хускарлов, пока Селен не принял их за очередных врагов. Никто из тех, кого я успевала спросить, тоже не видел Сола.

Как я и думала, королевские хирды уже обосновались перед вратами города. Когда я дошла до них, преодолев пешком несколько десятков лиг, грязная и опустошенная, нигде больше, кроме самого Морфрана, не осталось врагов. Селен расчистил весь Керидвен, и дейрдреанцы распевали бардит[31] в его честь под барабанный бой змееносцев. Устрашающий шепот медленно разгонялся до леденящего крика, а затем стихал обратно. То была песнь войны и торжества.

Отказавшись от еды и питья, от отдыха и установки военных шатров, я встала перед вратами тоже и снова надела совиную маску.

— Ты пыталась убить меня. Из-за тебя я не могу найти своего ширен. Из-за тебя я призвала то, что клялась не призывать самим богам. Поэтому никакой осады не будет. Я сровняю Морфран с землей, — прошептала я в червонное золото, зная, что меня услышат. Мои воины тушили все ритуальные костры по пути, но в чертах города все еще вился фиолетовый смог. Уцелевшие драконы летали над ним, разгоняя плотное марево крыльями и хвостами, а на вершинах стен неподвижно стояла стража с арбалетами наперевес. Последний рубеж Омелы выглядел жалко. Боеспособных вёльв у Морфрана, по-видимому, не осталось, как и баллист: из бойниц торчало лишь несколько таких орудий. Зато гигантские врата выглядели внушительно: облицованные отражающим свет металлом, они походили на кайму фарфоровой чаши и превосходили в высоту любой лес в десять, а то и в двадцать раз. Однако я не лгала Омеле. Теперь, когда меня переполняло отчаяние и не осталось уже ничего, чем еще я могла бы пожертвовать во имя победы, уничтожение Морфрана было неизбежно.

— Приходи. — Голос Омелы снова прорезал расстояние. В нем слышалось и смирение, и надежда. Она прекрасно понимала свое безвыходное положение, поэтому и сказала: — Проходи, Рубин из рода Дейрдре. У меня есть то, что тебе нужно.

Я дрогнула внутри, но не снаружи, когда ворота приоткрылись совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы мог протиснуться ребенок или очень худая женщина.

Значит, я была права. Солярис все-таки не упал — он у Омелы.

— Драгоценная госпожа, вам нельзя туда одной! — воскликнул кто-то из хускарлов мне вслед, когда я приказала армии разбить лагерь и ждать либо моего возвращения, либо ударов морфранского колокола.

Я вошла в город молча, не оборачиваясь и не страшась, зная, что если и умру сегодня, то не здесь, — холодок от присутствия Селена, которому я мысленно велела не вмешиваться, плотно сидел на коже. Я двинулась спокойно прямо к замку, похожему на волчий клык, и, когда ворота закрылись за моей спиной, с удивлением обнаружила, что хускарлов у Омелы тоже почти не осталось — только те, что сторожили крепостные стены. Улицы были пусты, наполненные косыми хижинами из сосновых срубов с вальмовыми крышами, и нигде, несмотря на поздний вечер, не горело ни свечи, ни очага. Однако безмолвие Морфрана было обманчивым, как и его кротость: сквозь дверные щели мне в спину летели обрывки нидов и проклятия, желающие сгореть в пасти Дикого. Если бы я остановилась, то заметила, как в пробоинах ставней мелькают человеческие глаза, желающие видеть, как я иду прямо ему навстречу.

Омела ждала меня там же, где мне ее показала совиная маска — в низине своего замка посреди господского двора, окруженного вёльвами, как еще одной стеной. Их здесь было по меньшей мере с сотню — все молодые и разодетые в волчьи меха, хотя жар от трех костров, что горели вокруг, раскалял воздух, как в месяц зноя. Ллеу не ошибся: фиолетовый дым, идущий от них, женские ряды, словно нити, которые они растягивали между пальцев с закрытыми глазами. Их круг безропотно пропустил меня к самому замку, прямо к фигуре в кружевном одеянии, стоящей на ступенях крыльца. Я остановилась в двадцати шагах от нее и сняла маску. Ни Соляриса, ни Ллеу поблизости не было — сплошь одни женщины. Двое из них перевязывали неподвижно стоящей Омеле руки — льняные повязки мокли на запястьях от свежих ран, которые она нанесла себе сама, дабы пленить и погубить меня. Принося в дар сейду свою кровь, вёльва всегда приносила вместе с ней и свою жизненную силу. От такого даже можно было умереть, но Омела стояла на ногах твердо и даже не побледнела.

— Знаешь ли ты, чем керидвенские волки отличаются от всех прочих волков? — спросила она, одернув широкие рукава своей накидки, чтобы спрятать окровавленные повязки. Строение господского двора в форме подковы разносило ее и без того гулкий глас так далеко, что казалось, будто