Ветер над яром (сборник) - Павел Амнуэль

— Товарищ, — сказал он тихо. — Ну разве это факт для газеты, это ведь всякий может… Зачем меня-то…

Вася просиял, перебил:

— Старик, поздравляю — есть заключительная фраза репортажа!.. Я еще фотографа пришлю…

Бухгалтер закричал вслед:

— Вы запишите, запишите! Там дерево было, он… э-э… карманчиком зацепился… Карманчик такой…

На следующий день Федор Тихонович знакомился с репортажем. Жалобно покряхтывал, спотыкаясь на головоломных описаниях, долго, внимательно перечитывал заключительные абзацы, где фигурировало: “Со всей непоколебимостью высказываемой мысли можно утверждать, что простота и скромность, проявленные обычным бухгалтером Тихоном Федоровичем, который даже фамилию свою поначалу отказывался назвать, присуща…” и т. д. Как ни странно, путаница с именем Федора Тихоновича не возмутила, а скорее утешила. Он даже зафыркал тоненько, добравшись к подписи “В.Накатный”.

Однако вскоре репортаж, урезанный до размеров обычной информации, с уточнением данных и подписью “В.Сиверянский”, появился в издании посолидней, промелькнуло кратенькое сообщение по радио, и бухгалтер заметно осунулся, начал жаловаться дома на сон: “Душно, Маня, просыпаюсь, и — давит, давит… Сердце, что овечий хвост…” Жена понимающе кивнула: “Да, было у тебя как-то… Так, может, снова в гостиную переходи, как тогда — просторней, форточку откроешь…” Федор Тихонович слушал с видимой неохотой, что-то буркнул о женских выдумках, однако послушно перетащил свою постель на продавленный диван рядом с телевизором.

…Навалилась глухая ночь. Федор Тихонович свернулся под тяжелым ватным одеялом, дышал часто, неровно. Облизнул губы. В окне неподвижно висела луна — надкушенная летающая тарелка. Поскрипывали ходики. Их мирный, привычный звук перебило короткое зудение, странный, фосфорический отблеск мелькнул в телевизоре… Федор Тихонович начал выпрямляться, напряженно, скованно поднимался на руках. Лицо его заострилось, стало незнакомым в лунном холодном сиянии, в зеленоватом свечении экрана. Снова зудение — резче, требовательней, фосфорическое свечение усилилось. Федор Тихонович глубоко, будто просыпаясь, вздохнул. Выскользнул из-под одеяла, крадучись, приседая, приблизился к телевизору, начал ковыряться в антенне. Тихо щелкнуло. Подслеповатый, выцветший, похоже, еще лет десять назад квадрат черно-белого кинескопа радужно вспыхнул. Бухгалтер неверной рукой что-то крутил, подстраивал — пятна на экране проступили четче. На Федора Тихоновича хмуро взглянул безупречно одетый, прилизанный мужчина.

Что-то неестественное, манекенное было в нестерпимой правильности его черт, дикторской выверенное™ баритона.

— Я вас слушаю, — произнес отчужденно, глядя несколько в сторону от Федора Тихоновича…

Бухгалтер сжался на краешке дивана, пытаясь застегнуть пуговицу нательной рубашки — беззвучно открыл, закрыл рот. Незнакомец брезгливо шевельнул уголком рта.

— Ну?.. — холодно проговорил.

Бухгалтер завозился, как на мокром. Пролепетал:

— Э-э… Собственно… Время сеанса еще не наступило. Я не… готовился… Шеф…

— Не стройте дурачка, — резко отозвался Шеф. С лицом его произошло странное изменение. Челюсть отяжелела и выдвинулась вперед, в глазах появился недобрый блеск. — Я имею в виду эту историю с детенышем… — утонченным жестом, снова возвращаясь к респектабельности политического обозревателя, взял листочек бумаги. Держал его на отдалении, двумя пальцами. — Ага… Слушайте — действительно, забавно. “Сына таких-то… который, играя, сорвался с балкона девятого этажа… спасло дерево. Малыш зацепился карманчиком за ветку, что и смягчило падение”. Смешно, а? Ха-ха-ха! — коротко, деревянно хохотнул. — Почему не смеетесь? Вам должно быть весело, это уже второй выверт — имейте в виду, второй…

— Однако в столице… — боязливо заговорил Федор Тихонович. — В столице подобное случилось давно. И… я выехал оттуда, никто не знает…

Шеф тяжко глянул на бухгалтера — тот поперхнулся, умолк.

— Полагаться на примитивность их средств информации недопустимо, — заговорил медленно, наставлял. — Кто-то может обратить внимание на такие совпадения. Дважды детеныши оказываются невредимыми, дважды среди свидетелей происшествия… — Шеф криво усмехнулся, — Федор Тихонович… Неосмотрительно, аи, неосмотрительно… — он медленно прикрыл ладонью лицо, провел, словно стирая что-то невидимое. На Федора Тихоновича с экрана смотрел ухоженный старичок, выцветшие ласковые глаза слезились. Вздрогнули морщины на высохшей шее — заговорил:

— Вы не бережете себя, ставите под угрозу всю операцию… Ведь вы единственный из своих коллег, кто справился с глубоким, естественным отвращением к постоянной форме, сумел избежать необратимых нарушений в психике… Мы гордимся вами, — старичок растроганно всхлипнул. — Да, да, гордимся… Нам понятно стремление проверить на практике полученные знания о специфических способностях аборигенов, я имею в виду их забытую возможность к левитации, конечно… Однако, — старческие губы вдруг хищно искривились, посинели, выглянули желтоватые ведьмины клыки… — что значат пара штук здешних детенышей в сравнении с великой Миссией! Не забывайтесь, умоляю, не забывайтесь! — взвизгнул старичок, сверля зелеными, глубоко запавшими глазками бухгалтера. — Помните, кто вы…

Федор Тихонович вяло, холодно кивнул. Придвинулся поближе к приемнику, сидел, недобро щурился. Еще бы, ему не помнить. Десятки лет готовят агентов для проникновения в ноосферы чужих планет. Изумительное, уникальное умение приспосабливаться к проявлениям чужого разума, неимоверная гибкость формы мешают порой рядовой, посредственной особи, она теряется среди многочисленных воздействий, что вскоре ведет к распаду, гибели. Даже специалистам-резидентам, прошедшим полный курс Адаптации, приходится нелегко. Федор Тихонович усмехнулся. Пусть даже выживает один, как случилось на этой планете. Но он вернется к своим с бесценным багажом, изведав психологические особенности аборигенов, всю совокупность их умственной деятельности… И ноосфера перестанет быть барьером для сотен, тысяч новых посланцев, что явятся вслед за Резидентом. Неотличимые внешне от туземцев, знакомые со всеми их слабостями, они одновременно будут свободны от всяческих моральных ограничений, смешных предрассудков. Порядочность, совесть, честь — тьфу… Непревзойденные соглашатели, приспособленцы, карьеристы — словом, политиканы высшей пробы — они найдут питательную среду… Резидент припомнил, как тщательно изучал подшивки газет, информацию по радио, телевидению. Они будут врать, обольщать, двурушничать… Настанет день, и кто-то из них станет, к примеру, президентом. Будут захвачены ключевые посты в руководстве экономикой, энергетикой… И тогда…