Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - Гавриил Александрович Хрущов-Сокольников

Он понял, что погиб! Защищаться далее у него не хватало ни силы, ни искусства. Он два раза чуть не выронил из рук секиру. Тогда адский план мелькнул в его голове. Он, защищаясь, начал отступать к дверям, ведущим в своё помещение. Дубовая, окованная железом, дверь могла на несколько минут задержать натиск победителя. Несколько минут. Но в течение их княжна Скирмунда была в его власти.

Видя отступление врага, князь Давид ещё отчаяннее стал нападать на комтура. Несколько раз ему удалось ударить его по шлему, но стальной шишак мялся от ударов, спасая своего обладателя. Единственное уязвимое место в рыцарских доспехах было под плечами — там, где наручи соединялись с броней, но поразить мечом в это месте было немыслимо, а стальные латы пробить было невозможно.

Будь в руках князя шестопёр или даже простой шар на цепи, он давно бы уже покончил с рыцарем, но мечом он мог только обезоружить врага или оглушить ударом в голову.

Отступая шаг за шагом и искусно парируя все удары, достиг наконец граф Брауншвейг намеченной цели. Сзади него была полуотворённая дверь в его келью, откуда начиналась витая лестница, ведущая в башню, где томилась княжна Скирмунда.

Почувствовав себя наполовину спасённым, рыцарь вдруг сделал диверсию и из обороняющегося быстро превратился в нападающего. Он с яростью вновь бросился на князя, и тот едва успел укрыться от удара секиры стальным щитом.

Этим моментом и воспользовался хитрый немец. Он стремительно бросился назад, успел попасть в двери и захлопнуть их, прежде чем князь мог ему воспрепятствовать. Массивный железный засов глухо звякнул, и на несколько минут комтур был в безопасности.

— Проклятый схизматик! — крикнул он в окошко, загромождённое железными полосами. — Ты напрасно спешил. Граф Брауншвейг не отдаст своих пленных живыми.

Князь Давид бросился на него с мечом в руках, но что мог сделать меч против толстых железных полос решетки.

— Ко мне сюда! Сюда! — крикнул он громко, в первый раз с начала битвы призывая на помощь.

Несколько человек его дружины бросились к нему, впереди всех бежал Видимунд с луком в руках. Замок был почти очищен от защитников, и только надворотная башня ещё держалась.

— Ломайте двери, ломайте двери. Он убьёт её! — вне себя крикнул князь, понимая, что хочет предпринять побеждённый немец.

Мигом застучали тяжёлые топоры по твёрдым дубовым доскам двери. Щепы полетели во все стороны, но массивная дверь не поддавалась. За нею слышался бешеный нервный хохот комтура, уверенного теперь в исполнении своего адского плана. Одно, что его смущало немало, — в пылу боя он потерял ключ от замка, висящего на двери лестницы, и теперь, сообразив, что время терять нельзя, бросился к двери с секирой в руках, и нанёс страшный удар по замку.

Искры брызнули от удара стали по железу, но замок устоял от первого удара. Дружные крики смолян, их могучие удары слышались всё сильнее и сильнее. Комтур вне себя начал наносить удар за ударом по замку, но, ослеплённый бешенством, близостью врагов и кровавой жаждой мести, бил зря, не попадая куда было нужно. К тому же, спущенное забрало шлема мешало видеть в полутемноте низкой кельи. Он понял это и поднял забрало. Страшный, всесокрушающий удар секиры, метко попавший по замку, сразу разбил его, теперь вход на лестницу был свободен. Немец торжествовал: княжна Скирмунда была в его власти.

Из груди князя Давида вырвался крик отчаянья, он видел всю эту сцену сквозь решетку окна. Все погибало. Дверь хотя трещала, но ещё твёрдо стояла, сопротивляясь дружным усилиям смолян.

— Горе вам, схизматики! Горе вам, язычники! — в порыве бешеного исступления воскликнул торжествующий комтур и погрозил секирой по направлению нападавших. Князь замер от ужаса. Омерзительное лицо немца было перед ним, выражение дикой ярости и мести делало его ещё отвратительнее. Немец судорожно скривил свои губы и плюнул по направлению к окну, за которым виднелся князь Давид.

В ту же секунду что-то свистнуло мимо уха князя, и немец с яростным визгом закружился по комнате. Видимунд подоспел вовремя, его меткая стрела вонзилась в скулу рыцаря как раз в ту минуту, когда он повернул своё лицо к окошку. Крича и воя от боли, немец старался вырвать из щеки страшную пернатую стрелу. Кровь брызгала во все стороны, слепила ему глаза, захватывала дыхание. Лицо его потеряло всякий облик человеческий. Видимунд снова натянул лук и хотел прикончить негодяя вторым выстрелом, но князь Давид удержал его.

— Возьмём живьём и в железной клетке доставим королю! — воскликнул он, но это промедление чуть не сделалось роковым. Немец понял, что всё потеряно. Дверь трещала, петли едва держались. Он заглушил в себе чувство боли, и движимый только одним чувством мести, судорожным движением сбросил с себя тяжёлый пернатый шлем, причинявший ему страшную боль, и — снова схватив секиру, бросился к лестнице.

Но Видимунд не дремал. Зорко следил он за каждым движением рыцаря, и едва тот схватился за дверь, ведущую на лестницу, прицелился и спустил стрелу. Вновь поражённый в шею, рыцарь захрипел и упал на пороге лестницы. В ту же секунду под дружным напором смолян рухнула входная дверь, и князь Давид во главе своих дружинников бросился вперёд, в полутёмную келью комтура.

Злодей извивался в страшных конвульсиях. Стрела Видимунда перебила ему шею возле затылка и причиняла невыразимые мученья.

Понимая, что биться в комнатах или в тесных переходах мечом положительно невозможно, князь выхватил секиру из рук одного из дружинников, и решительно начал взбираться по узким неровным ступеням лестницы, ведущей наверх башни.

На середине пути вторая дверь загораживала путь, но этот оплот был некрепок: два-три удара секиры, и проход открылся. Быстро пробежал князь остальные ступени лестницы и снова был остановлен запертой дверью.

Но что могло теперь удержать стремление молодого богатыря? Страшный удар секирою по замку, казалось, заставил вздрогнуть всю башню, он гулко прокатился по лестнице, по которой один за другим спешили княжеские дружинники. Дверь пошатнулась и готова была рухнуть. Вдруг князь, поднявший секиру для второго удара, словно окаменел. Ему за дверью послышался плач ребёнка.