Нежные юноши (сборник) - Фицджеральд Фрэнсис Скотт

Шли годы. Криншоу получил повышение по службе и стал управлять целым этажом в универмаге. Появилось уже целое поколение служащих, не имевшее представления о постигшей его трагедии и рассматривавшее его как обыкновенное ничтожество. Он получил небольшое наследство и обновил памятники на могилах жены и сына. Он знал, что скоро ему придется уйти на пенсию, и по истечении тридцатой белой зимы, тридцатого короткого, теплого лета ему стало ясно, что наконец-то пришло время прикончить Изверга – чтобы предупредить какое-нибудь препятствие, которое могло бы возникнуть на пути Мести и оставить Изверга доживать свой век уже без Мстителя.

Время, выбранное им для осуществления плана, пришлось как раз на тридцатилетний «юбилей». Криншоу уже давно приобрел револьвер, с помощью которого надеялся привести свой приговор в исполнение; он с любовью перебирал патроны и прикидывал, какие дыры должны остаться в теле Изверга от каждого из них, чтобы смерть наступила неизбежно, но все же не сразу – он внимательно изучал фронтовые репортажи в газетах о ранах в брюшную полость. Он заранее наслаждался агонией, которая заставила бы жертву молить о немедленной смерти без мучений.

После того как это случится, то, что произойдет с ним самим, уже не будет иметь для него никакого значения.

В решающий день он безо всяких проблем пронес пистолет в тюрьму. Но, к своему удивлению, он обнаружил, что Изверг вместо того, чтобы алчно ждать его прихода за дверью камеры, лежал, съежившись в комок, на железной тюремной койке.

– Я болен, – сказал Изверг. – У меня с самого утра жуткие боли в животе. Они дали мне лекарство, но сейчас мне еще хуже, и никто ко мне не идет.

Криншоу вообразил, что это было предчувствием тех ран, которые он собирался нанести злодею.

– Подойди к двери, – резко сказал он.

– Я не могу двигаться.

– Нет, ты сможешь.

– Я даже лежать могу, только согнувшись.

– Тогда иди, согнувшись.

С усилием Изверг заставил себя подняться, но сразу же охнул и упал боком на цементный пол. Он застонал и с минуту лежал тихо; затем, все еще согнутый в три погибели, он начал ползти фут за футом по направлению к двери.

Неожиданно Криншоу пустился бежать в конец коридора.

– Мне нужен врач! – крикнул он охраннику. – Там человек болен – болен, говорю я вам!

– Доктор уже приходил…

– Найдите его, найдите его немедленно!

Охранник колебался, но Криншоу был в тюрьме особым, привилегированным, посетителем, и через мгновение охранник снял трубку и позвонил в тюремную больницу.

Весь этот вечер Криншоу провел в ожидании, расхаживая взад и вперед у тюремных ворот. Время от времени он подходил к окошку в воротах и спрашивал у охранника:

– Новостей еще нет?

– Еще нет. Мне позвонят, как только что-нибудь станет известно.

Поздно ночью директор тюрьмы появился у ворот, выглянул на улицу и заметил Криншоу. Тот проворно подбежал к нему.

– Он умер, – сказал директор. – У него произошел разрыв аппендикса. Врач сделал все, что мог.

– Умер… – повторил Криншоу.

– Мне очень жаль, что я принес вам плохие вести. Я знаю, как…

– Все в порядке, – сказал Криншоу и облизал свои губы. – Итак, он мертв…

Директор закурил.

– Раз уж вы здесь, мистер Инджелс, мне бы хотелось, чтобы вы отдали мне обратно пропуск, который я вам выписал, чтобы вам не пришлось лишний раз ходить в контору. Я думаю, он вам больше не понадобится.

Криншоу достал синюю карточку из кармана и передал ее директору. Они пожали друг другу руки.

– Одну минуту, – попросил Криншоу когда директор повернулся, чтобы уйти. – Отсюда видно окно больницы?

– Оно выходит во внутренний двор, вы не сможете его увидеть.

– Жаль.

Когда директор ушел, Криншоу еще долго стоял у двери, и по лицу его текли слезы. Он никак не мог собраться с мыслями и начал с того, что постарался вспомнить, какой сегодня был день; было воскресенье, тот день, в который он каждые две недели тридцать лет подряд приходил в тюрьму навестить Изверга.

Он не увиделся бы с Извергом еще целых две недели.

В отчаянии от внезапно обрушившегося на него одиночества он вслух пробормотал: «Итак, он умер. Он оставил меня». И затем, с глубоким вздохом, в котором слышались и печаль, и страх: «Итак, я потерял его – своего единственного друга, я остался один».

Он продолжал разговаривать с самим собой, когда проходил через внешние ворота, и его пальто зацепилось за огромную, расшатанную дверь, которую охранник открыл, чтобы выпустить его, и услышал повторенные эхом слова: «Я – один. Наконец, наконец я – один!»

Он зашел к Извергу через несколько недель.

– Но он же умер! – дружелюбно ответил ему директор.

– Да-да… Кажется, я просто запамятовал, – сказал Криншоу.

И он отправился обратно домой, и ботинки его утопали в белой и сверкающей, словно грани бриллианта, поверхности зимних равнин.

Снова в Вавилоне

– И где же мистер Кэмпбелл? – спросил Чарли.

– В Швейцарии. Мистер Кэмпбелл нездоров, мистер Уэйлс.

– Жаль. А Джордж Хардт? – опять спросил Чарли.

– В Америке, работает.

– Ну а Снежок?

– Заходил на той неделе. И его приятель, мистер Шаффер тоже в Париже.

Полтора года прошло, и всего два имени из длинного списка! Чарли написал в записной книжке адрес и вырвал страничку.

– Если мистер Шаффер появится, передайте ему, – сказал он. – Это адрес моего свояка. Я пока не знаю, в каком отеле остановлюсь.

На самом деле не так уж сильно он огорчился, найдя Париж опустевшим. Но в баре отеля «Ритц» было непривычно и зловеще спокойно. Бар больше не был американским – здесь надо было поневоле сдерживаться, ты больше не чувствовал себя здесь хозяином. Бар вновь отошел обратно французам. Это спокойствие он почувствовал, едва выйдя из такси: швейцар, у которого обычно в такой час не было ни минуты покоя, спокойно болтал у черного входа с посыльным.

Он шел по коридору, и из некогда шумной дамской комнаты до него донесся одинокий недовольный голосок. Вошел в зал; оставшиеся до стойки двадцать футов он по привычке миновал, глядя под ноги на зеленый ковер; затем почувствовал под ногами прочную металлическую подножку стойки, вскинул голову, обернулся, окинул взглядом зал – и встретил один-единственный взгляд из-за газеты в углу! Чарли попросил позвать Поля, старшего бармена, который в былые дни биржевого подъема прибывал на работу в собственном, собранном на заказ лимузине – правда, высаживаясь из скромности на соседней улице. Но у Поля сегодня был выходной, так что разговаривать пришлось с Аликсом.

– Нет-нет, достаточно, – сказал Чарли. – Я теперь сбавил обороты.

Аликс явно обрадовался за него:

– А пару лет назад вы крепко…

– Да, завязал теперь, – подтвердил Чарли. – Уже полтора года.

– Как идут дела в Америке?

– Я в Америке несколько месяцев не был. Работаю в Праге, представляю там пару концернов. Там меня никто не знает.

Аликс улыбнулся.

– Помнишь, как Джордж Хардт устраивал здесь мальчишник? – спросил Чарли. – Кстати, о Клоде Фессендене ничего не слышно?

Аликс ответил, понизив голос:

– Он в Париже, но больше сюда не ходит: Поль его выставил. Он задолжал здесь тридцать тысяч франков: больше года в долг пил, ел и даже угощал. А когда Поль все-таки попросил оплатить счет, он дал ему чек, который банк отказался оплатить!

Аликс удрученно покачал головой.

– В голове не укладывается – такой джентльмен! А теперь он еще и распух. – И он обвел руками широкую окружность в районе живота.

Чарли бросил взгляд на устраивавшуюся в уголке шумную группу педиков.

«А этих ничего не берет, – подумал он. – Акции будут взлетать и падать, людей будут нанимать и выбрасывать на улицу, а они как были, так и будут!» Это место стало действовать на него угнетающе. Он спросил кости и сыграл с Аликсом на выпивку.

– Надолго приехали, мистер Уэйлс?