451° по Фаренгейту. Повести. Рассказы - Рэй Брэдбери

и думаю, ах, побежать бы по полям в рощу и набрать лесной земляники! Или же плаваю в озере, или танцую всю ночь напролет до рассвета! А затем, злющая как черт, обнаруживаю, что я – старый дряхлый дракон. Я принцесса, запертая в разрушенной башне, дожидаюсь принца на белом коне.

– Вам бы книги писать.

– Милый мальчик, я и писала. Чем еще заниматься старой деве? До тридцати я была сумасбродкой с головой, набитой карнавальной мишурой. Затем единственному мужчине, который был мне небезразличен, надоело ждать, и он женился на другой. В наказание и назло себе я решила, что заслуживаю такой судьбы, раз не вышла замуж, когда представилась бесподобная возможность. Я начала путешествовать. Мой багаж был испещрен наклейками. Я была одна в Париже, одна в Вене, одна в Лондоне, и в целом это не отличалось от одиночества в Гринтауне, штат Иллинойс. В сущности, это и есть быть одинокой. О, всегда есть время поразмыслить, улучшить манеры, отточить свою речь. Но иногда я думаю, что с легкостью пренебрегла бы какой-нибудь глагольной формой или реверансом, лишь бы устроить себе тридцатилетние каникулы в чьем-нибудь обществе.

Они пригубили свой чай.

– Ах, какой прилив самобичевания, – сказала она добродушно. – Ну, а теперь поговорим о вас. Вам тридцать один и вы все еще холосты?

– Скажем так, – предложил он. – Редко встретишь женщин, действующих, думающих и говорящих подобно вам.

– Боже, – сказала она серьезно. – Вам не следует ожидать, что молодые женщины заговорят, как я. Это приходит с возрастом. Во-первых, они слишком юны. Во-вторых, среднестатистический мужчина приходит в замешательство, обнаружив у женщины некое подобие мозгов. Вероятно, вам попадалось немало мозговитых дам, которым успешно удавалось это от вас скрыть. Придется вам как следует копнуть, чтобы отыскать редкую гусеницу. Придется повыворачивать доски.

Они снова рассмеялись.

– Видно, мне следует стать дотошным старым холостяком, – сказал он.

– Нет, нет, вам не нужно этого делать. Это было бы неправильно. Вам даже нельзя находиться здесь в это время суток. Эта улица ведет только к египетской пирамиде. С пирамидами все в порядке, но мумии – неподходящая компания. Где бы вы хотели побывать, как бы вы хотели распорядиться своей жизнью?

– Хотел бы увидеть Стамбул, Порт-Саид, Найроби, Будапешт. Написать книгу. Выкурить кучу сигарет. Свалиться с утеса и застрять в кроне дерева на полпути. Быть подстреленным пару раз в темном переулке марокканской ночью. Полюбить красивую женщину.

– Вряд ли я способна дать вам все это, – сказала она, – но я много путешествовала и могла бы рассказать вам о большинстве из этих мест. И если у вас будет охота пробежать по моей лужайке в одиннадцать вечера, а я еще не буду спать, то могу пальнуть по вам из мушкета времен Гражданской войны. Утолит ли это вашу мужскую жажду приключений?

– Это было бы просто восхитительно.

– Куда бы вы хотели отправиться для начала? Я, знаете ли, могу перенести вас туда. Я могу создать настроение. Только скажите. Лондон? Каир? В Каире лицо начинает светиться. Так что махнем в Каир. А теперь расслабьтесь. Заправьте трубку этим душистым табаком и откиньтесь на спинку кресла.

Он так и сделал, раскурил трубку с полуулыбкой, расслабился и обратился в слух, а она начала повествование.

– Каир… – промолвила она.

* * *

Час пролетел в алмазах, улочках и ветрах египетской пустыни. Солнце позолотилось, Нил нес свои мутные воды в дельту, и некая очень молоденькая и прыткая особа вскарабкалась на вершину пирамиды; она смеялась и призывала его подняться к солнцу по теневой грани. И он карабкался, а она протягивала руку, помогая ему подниматься. Затем они смеялись, сидя верхом на верблюде, устремляясь к великому продолговатому тулову Сфинкса, а поздней ночью в туземном квартале молоточки тренькали по бронзе и серебру и затухали мелодии каких-то струнных инструментов…

* * *

Уильям Форестер открыл глаза. Мисс Элен Лумис завершила свое приключение, и они снова оказались дома, очень знакомые и близкие. В саду. Чай в серебряном чайнике остыл. Бисквиты высохли на предвечернем солнце. Он вздохнул, потянулся и снова вздохнул.

– Ни разу в жизни мне не было так уютно.

– И мне.

– Я задерживаю вас. Мне следовало уйти еще час назад.

– Знаете, мне полюбилась каждая минута, но что вы нашли в старой глупой женщине…

Он откинулся на спинку стула, полузакрыв глаза, и посмотрел на нее. Он сощурился, чтобы глаза пропускали лишь тончайший лучик света. Он слегка склонял голову то на один бок, то на другой.

– Что вы делаете? – забеспокоилась она.

Он не ответил, продолжая всматриваться.

– Если правильно рассчитать, – пробормотал он, – можно подкорректировать, подправить…

А про себя подумал: «Можно стереть морщины, подправить время, повернуть годы вспять».

Вдруг он вытаращился на нее.

– Что такое? – спросила она.

Но все исчезло. Он открыл глаза, чтобы ухватиться. Это было ошибкой. Нужно было оставаться на месте, в расслабленном состоянии с прикрытыми веками.

– На какое-то мгновение, – сказал он, – я увидел.

– Что увидели?

«Лебедушку, конечно», – подумал он.

Должно быть, он произнес это слово одними лишь губами.

В следующую секунду она, нарочито выпрямившись, сидела в своем кресле. Ее руки неподвижно легли на колени. Ее взор нацелился на него, а он беспомощно смотрел, как переполняются ее глаза.

– Я прошу прощения, – сказал он. – Извините меня.

– Не нужно. В этом нет необходимости.

Она держалась твердо, не прикасаясь ни к лицу, ни к глазам. Ее руки упорно оставались скрещенными на коленях.

– Вам лучше сейчас уйти. Да, вы можете зайти завтра, но сейчас, прошу вас, уходите, и ничего не надо больше говорить.

Он вышел через сад, оставив ее за столом, в тени. Оглянуться он не решился.

* * *

Минуло четыре, восемь, двенадцать дней, и его приглашали на чай, на ужин, на обед. Долгие зеленые полуденные часы они проводили за беседами об искусстве, литературе, жизни, обществе, политике. Они поглощали мороженое и голубятину, пили доброе вино.

– Мне безразлично, кто что болтает, – сказала она. – А ведь они болтают, правда?

Он заерзал.

– Так я и знала. Женщину никогда не оставят в покое, даже в девяносто пять, и будут донимать сплетнями.

– Я могу больше не приходить.

– О, ни в коем случае! – вскричала она, а после потише добавила: – Вы же знаете, что не способны на это. Вам же все равно, что о вас подумают, правда? До тех пор, пока все в рамках?

– Мне все равно, – сказал он.

– Так, теперь, – она откинулась на спинку кресла, – поиграем в нашу игру. Куда отправимся на сей раз? В Париж? Пожалуй, в Париж.