Ночная прогулка - Боб Шоу

Несколько часов спустя Бретон проснулся почти в полной темноте. В комнату просачивался тусклый лиловатый свет уличного фонаря, и на внутренней стене тревожно подрагивали тени деревьев. Сдерживая дрожь и прилив жалости к себе, Бретон выпрямился в кресле и подумал, что надо пойти куда-нибудь поужинать. Поднимаясь на ноги, он заметил колышущиеся тени веток на мертвом сером экране телевизора — и вспомнил, где видел эти три вяза.

В программе местных новостей была показана фотография места, где нашли Кэт — рядом с тремя вязами.

Беда была в том, что вязы, которые он видел во время перехода, не замерли в вечной неподвижности фотоснимка. Они двигались… черные ветки клонились и взметывались на ветру. Они были… — Бретон поколебался, прежде чем употребить это прилагательное — реальными. Воспользовавшись им, он показал, что его отношение к переходам изменилось, что где-то в его сознании возникла потребность верить, что сегодня днем он действительно видел Кэт. Неужели, холодно спросил себя Бретон, его одинокое, измученное виной создание отвергло все законы природы и вернулось назад сквозь время? Предположим, извечное человеческое желание сделать невозможное — вернуться в прошлое и исправить ошибки, было психической силой, скрытой за всеми его переходами? Это объяснило бы, почему воссоздаваемые сцены всегда совпадали с критическими моментами, когда ход его жизни катастрофически менялся. Неужели он — потерпевший неудачу путешественник во времени, прикованный к настоящему неопровержимой реальностью своего плотского тела, но каким-то образом высвобождающий нематериальный аспект своей личности, чтобы оглянуться на прошлое и бить кулаками по его невидимым стенам? Если так, то — Боже, избави! — он обречен вновь и вновь переживать ужасную последнюю сцену с Кэт до конца своих дней. И три вяза замаячили…

«Надо уйти отсюда! — подумал Бретон. — Найти шумный ресторанчик с проигрывателем, клетчатыми скатертями, пошлейшими огромными помидорами из пластмассы на столиках, с нормальными людьми, спорящими о том, о сем с другими нормальными людьми».

Он погасил свет во всем доме, переоделся и уже открыл входную дверь, когда в ворота свернул видавший виды «седан» и забарахтался в снегу. Распахнулась правая дверца, из нее выбралась Хетти Колдер, с откровенным отвращением оглядела снег и в отместку выстрелила в него колбаской пепла.

— Решили пройтись? Мы с Гарри заскочили проверить, не требуется ли вам что-нибудь.

— Требуется! — Бретон даже удивился радости, какую ему доставил вид ее плотной облаченной в твид фигуры. — Приглашаю вас пообедать со мной. Ваше общество доставит мне большое удовольствие.

Он залез на заднее сиденье и обменяются коротким приветствием с Гарри Колдером, лысеющим библиофилом лет пятидесяти. Хаос хозяйственных сумок, шарфов и журналов на широком сидении вокруг ободрил его, он почувствовал, что вернулся в нормальный, ничем не осложненный мир. Он внимательно всматривался в скользящие за стеклом рождественские витрины, подмечая каждую мелочь, не оставляя места для мыслей о Кэт.

— Как вы, Джек? — Хетти оглянулась на крохотное уютное королевство Бретона. — А то, когда я вас отвозила днем, вы не очень хорошо выглядели.

— Ну, тогда я и чувствовал себя не очень хорошо, но теперь все прошло.

— Но что с вами было? — не отступала Хетти.

Бретон поколебался и решил испробовать правду.

— Откровенно говоря, что-то со зрением. Словно правый глаз окутали цветные огни.

Неожиданно к нему обернулся Гарри Колдер и сочувственно поцокал языком.

— Радужные зигзаги, э? Так, значит, и вы такой?

— Какой — такой? О чем вы говорите, Гарри?

— У меня тоже так бывает, а потом начинается боль, — ответил Гарри Колдер. — Это обычный предварительный симптом мигрени.

— Мигрени? — У Бретона точно что-то всколыхнулось в подсознании. Но у меня голова никогда не болит.

— Да? В таком случае, считайте себя одним из немногих счастливцев. То, что я переношу после того, как эти прелестные огоньки перестают перемигиваться, описать невозможно. Вы просто не поверите.

— Я не знал, что между такими расстройствами зрения и мигренями существует связь, — заметил Бретон. — Видимо, вы правы, и мне следует считать себя редким счастливцем.

Его голос даже ему самому не показался убедительным Вера Бретона в возможность путешествий во времени рождалась болезненно, на протяжении многих месяцев.

Он приступил к работе, но обнаружил, что неспособен принимать разумные решения даже по самым простым административным решениям, а уж технические проблемы оставались и вовсе непреодолимыми. С помощью состоявших в штате трех инженеров, Хетти поддерживала деятельность фирмы на более или менее нормальном уровне. Первое время Бретон сидел за своим столом, бессмысленно уставившись на схемы и чертежи, не в силах думать ни о чем, кроме Кэт и роли, которую он сыграл в ее смерти. Были моменты, когда он тщится писать стихи, чтобы выкристаллизовать, а, может быть, сделать отвлеченными чувства, обуревавшие его из-за Кэт.

Глубокие снега зимней Монтаны погребли мир в белом безмолвии, и Бретон следил, как оно смыкается над рядами автомобилей на стоянке под его окном. Безмолвие словно вторгалось в его собственное тело, и он начинал слышать его слепую деятельность — непрерывное перемещение жидкостей, попеременное вторжение воздуха, вкрадчивый радиальный дождь холестерина в артериях…

И с промежутками в шесть-семь дней он совершал переходы — всегда к этой последней сцене с Кэт. Иногда вязы бывали так прозрачны, будто вовсе не существовали, а иногда они стояли черные, реальные, и у него возникало впечатление, что он сумел бы различить две фигуры, двигающиеся у их стволов, если бы не свет витрин и автомобильных фар.

Его восприятие все обострялось, и он уже яснее различал явления, предшествующие переходу. Сначала — постепенное повышение нервной активности, вызывавшее впечатление, будто он избавился от отчаяния, поскольку подъем этот завершался пьянящей радостью бытия. И тут же возникали нарушения зрения — мерцающая точка перед правым глазом, постепенно перекрывающая все вокруг. Едва мерцание исчезало, как реальность смещалась, и он оказывался в прошлом.

Бретон очень удивился, узнав, что другие тоже испытывают зрительные аберрации, так как в детстве он рассказывал о них своим приятелям, но встречал только недоуменный взгляд. Даже родители выслушивали его с притворным интересом в твердом убеждении, что все сводится к яркому свету, запечатлевшемуся на сетчатке. Он научился молчать о переходах и обо всем, с ними связанном, и с годами у него сложилось убеждение, что он, Джон Бретон, уникален, что только с ним бывает подобное. Случайный разговор с Гарри Колдером все это изменил, и вызванный им интерес оказался единственной подлинной зацепкой в унылом и горьком настоящем.