Управление - Андреас Эшбах

нет адреса твоей электронной почты! Если он у тебя есть (у твоего отца наверняка должен быть), дай мне знать; тогда мы могли бы много писать друг другу!!!

Хелена стояла с письмом в руке и не могла поверить. Сколько лет письму? Больше семи. Им обеим было по четырнадцать, когда Рут его написала, а потом…

Она повернулась к матери, которая молча сидела в постели и смотрела на нее широко раскрытыми глазами.

– Это письмо, – сказала Хелена и подняла листок с конвертом. – Как оно попало под твой бельевой комод?

– Хм-м, – робко протянула мать. – Должно быть, незаметно туда проскользнуло.

– Письмо адресовано мне! Что оно вообще делает здесь, в твоей комнате?

Мать откашлялась, казалось, она цепляется за пустой стакан в руке.

– Видишь ли, дорогая… в то время, когда это произошло с твоей подругой… Рут… мы с твоим отцом подумали, что тебе будет легче преодолеть разлуку, если она произойдет быстро и окончательно. Если бы вы обменивались письмами – это бы только излишне затянуло боль. И не изменило ситуацию…

– Вы скрывали письма, – констатировала Хелена очевидное, неслыханное, чудовищный обман. – Вы скрывали адресованные мне письма от Рут.

– Да, – призналась мать. – Так… Мы думали, что так будет лучше.

Хелена почувствовала, что ей не хватает воздуха.

– Рут была моей лучшей подругой. Мы всем делились друг с другом. Потом ей пришлось бежать, а вы заставили меня поверить, что она обо мне забыла. Что это она прервала контакт!

Мать молчала, крепко сжав губы. Она лежала на своих белоснежных простынях и толстых подушках как загнанный зверь и молчала.

– Моя лучшая подруга все это время была в Амстердаме, а не в Нью-Йорке. Возможно, она все еще была там, когда… – Хелена остановилась, не в силах произнести это. Вспомнила о том страшном дне в ведомстве, снова увидела, как Гиммлер вытащил телефон, свой золотой телефон с цветным экраном, чтобы отдавать приказы эсэсовцам в Амстердаме, приказы, которые привели к тому, что в укрытиях были обнаружены и арестованы семьи Франк и Пилс.

Возможно, с Рут произошло то же самое.

Даже наверняка.

Наверняка Рут и ее семью тоже отправили в один из лагерей.

И она, Хелена Боденкамп, так или иначе имела к этому отношение.

У нее сдавило сердце, а в груди появилась колющая боль. Хелена этому не сопротивлялась. Если бы какая-то божественная сила теперь вознамерилась ее наказать, она бы не сопротивлялась, потому как поняла, что приговор справедлив.

– Другие письма, – глухо произнесла она. – Где они?

Мать откашлялась.

– Больше нет. Я их сожгла.

– Сожгла. – Хелена вспомнила, с каким отчаянием она ждала тогда письма от Рут. – А, собственно, почему я никогда не видела ни одного из них? Я же тогда каждый день бегала к почтовому ящику, как только слышала скрип велосипеда почтальона!

– Мы попросили почтальона отсортировывать письма тебе. Я забирала их на почте раз в месяц.

Хелена опустила письмо, чувствуя, что силы покидают ее.

– Это подло, – сказала она.

Мать что-то говорила, оправдывая себя и свои действия, но Хелена совсем не слушала. У нее появилась другая мысль, которая ее занимала: она вспомнила, как коллега Улла Цинкайзен однажды рассказывала, что уже много лет все письма фотографировали и существует огромная таблица, из которой можно узнать, кто и кому когда-либо отправлял письма. Предположим, они бы с Рут переписывались – в то, что немецкая почта отбирала письма от или для евреев, Хелена, кстати, не верила; во всяком случае, никогда не слышала о такой мере – что тогда бы было? Когда в НСА рассматривалась возможность нанять сотрудника, то соответствующего человека тщательно проверяли. В ее случае выяснилось бы, что она общалась с беженкой-еврейкой, и это могли расценить как угрозу безопасности. И, значит, ей бы не предложили работу. Были же и другие победительницы конкурса по программированию.

Эту мысль она сейчас не хотела продолжать. Аккуратно сложила исписанный листок, сунула его обратно в конверт и развернулась, чтобы уйти.

– Но… Хелена! – крикнула ей вслед мать. – Неужели ты все так и оставишь? А мои таблетки?

Хелена закрыла за собой дверь, не ответив, и вернулась в свою комнату.

Она решила, что завтра сделает все возможное, чтобы выяснить, где теперь находится Рут.

* * *

Ойген Леттке был рад, когда первые выходные без матери наконец закончились и он смог вернуться в ведомство, к работе, тому единственному, что поддерживало его в последние дни, как это ни удивительно. В особенности ужасным выдалось воскресенье, бездонная пропасть времени, день, который не хотел заканчиваться, несмотря на все прогулки и даже поход в ресторан. Тем более что еда была очень плохой, из-за войны.

Хорошо снова сидеть за столом, перед компьютером, вчитываться в американские новости, к которым до сих пор был доступ. Так удивительно: две страны вели беспощадную войну друг против друга, топили корабли и подводные лодки, сбивали самолеты и делали все возможное, чтобы навредить друг другу, – но линии связи в океане оставались нетронутыми, и даже подставная фирма в Нью-Йорке, благодаря которой они попадали в американскую сеть, до сих пор не была обнаружена. Все происходило так, будто война – всего лишь история, которую рассказывали в новостях.

Что ж, ему все равно. Тем временем он вполне мог рассчитывать на то, что завоевал себе безопасное положение в НСА, во-первых, благодаря своим многочисленным успешным инициативам, во-вторых, благодаря обнаружению планов по разработке атомных бомб. А перспектива вручения ордена могла бы стать успешным завершением дела…

Как будто кто-то прочитал его мысли: зазвонил телефон, и секретарша начальника сообщила, что Адамек хочет немедленно увидеть весь руководящий состав в своем кабинете. Есть важные новости.

– Иду, – сказал Леттке. – Спасибо.

Положил трубку на вилку телефонного аппарата с необычным чувством предвкушения, поднялся, открыл дверцу шкафа, на внутренней стороне которой размещалось зеркало – не его идея – оно уже висело там, когда он занял кабинет, – и еще раз поправил галстук и причесал волосы.

Важные новости? Вполне возможно, – письмо из Берлина с известием, что Ойген Леттке получил награду по указу самого фюрера.

Он оценивающе разглядывал себя в зеркале, поворачивая голову влево и вправо. Что это будет? Железный крест? Возможно, первого класса? Или даже… Рыцарский крест? С дубовыми листьями и мечами?

Убедившись, что выглядит безупречно, вышел из кабинета. Даже подумал, что нужно запереть дверь, но пружинистым шагом пошел по коридорам в приемную Адамека, постучался, и секретарша приглашающе махнула ему рукой.

– Остальные уже собрались, – сказала она, словно ему непременно известно, что он пришел последним.

Леттке позволил себе улыбнуться. Разумеется, виновник торжества приходит последним: чтобы его встретили с поднятыми бокалами шампанского и провозгласили тост в его честь!

Он остановился перед тяжелой дверью, положив ладонь на ручку, еще раз сделал глубокий вдох. Был ли он готов к встрече, сопровождающейся многократным «ура»? Да. Он притворится удивленным, но,