Военные мемуары. Единство, 1942–1944 - Шарль Голль

«Премьер-министр только что говорил мне о вас, — сказал майор Мортон, — он выражал восхищение вами лично и тем делом, которое вы осуществили за два с половиной года».

Генерал де Голль просит майора Мортона по возвращении передать Черчиллю поздравления с большими успехами, достигнутыми английскими войсками в Египте, и заверяет, что испытывает не меньшее восхищение премьер-министром и теми делами, которые он совершил за время пребывания у власти.

Майор Мортон говорит генералу де Голлю, что, просматривая на днях протоколы английского военного кабинета за последние два с половиной года, он заметил, что до дакарского дела английское правительство всегда точно следовало советам генерала де Голля, когда дело касалось отношений с Францией. Затем положение изменилось, и Мортон спрашивает генерала, чем он объясняет это.

Генерал де Голль признает, что действительно до дакарского дела считались с его мнением, за исключением, подчеркивает он, дела Мерс-эль-Кебира. Эту оговорку майор Мортон принимает. Что касается последующего, то генерал находит две причины для такой перемены: одна основная, другая — непосредственная.

После Дакара английское правительство изменило свою политику. Оно сблизилось с Виши и с тех пор вступает с ним в сделки.

Другая причина — Сирия. Начиная с июня 1941, Франция и Великобритания схватились там, где они всегда были в состоянии конфликта.

Таковы две причины, которые, по мнению генерала де Голля, подвергли серьезному испытанию доброе согласие между Французским национальным комитетом и английским правительством.

Майор Мортон высказывает сожаление, что отношения не основываются на доверии, и выражает пожелание, чтобы с обеих сторон были приложены все усилия, способные изменить существующее положение.

Письмо генерала де Голля президенту Франклину Рузвельту, в Вашингтон

Лондон, 26 октября 1942

Господин президент!

Андре Филип передаст вам это письмо. Он изложит условия, существовавшие во Франции к моменту его отъезда. К информации Филипа о развитии и сплоченности групп французского Сопротивления и о состоянии умов в стране хочу добавить следующее:

Вы следили за моральной и политической эволюцией Франции начиная с 1918, Вы знаете, что Франция вынесла основную тяжесть последней войны и вышла из нее истощенной. Она глубоко почувствовала, что появившееся в результате этого состояние относительной неполноценности подвергает ее серьезной опасности. Страна убедилась в необходимости сотрудничать с союзниками, чтобы компенсировать свою неполноценность и создать равновесие сил.

Вам известно, в каком состоянии находилась Франция, когда она так нуждалась в этом сотрудничестве. Ее одолевали сомнения в реальности поддержки, которую она могла бы получить против противника прошлых дней и противника в будущем. Эти сомнения и породили политику колебания и непостоянства и негодную стратегию, которые и предопределили наше поражение. Ошибки в области внутренней политики, разногласия и злоупотребления, мешавшие деятельности наших институтов, — все это только побочные причины, существующие наряду с указанным основным фактом.

Франция глубоко переживает чувство унижения, которому она подверглась, и несправедливости судьбы, которые она испытала. Вот почему Франция хочет вновь занять свое место в бою, и в ожидании этого момента она не должна испытывать чувство заброшенности и отрешенности. Она должна почувствовать, что является одной из тех стран, усилия которых приведут к победе. Это важно, когда война идет, и особенно будет важно после войны.

Если Франция, освобожденная в результате победы демократий, почувствует себя побежденной нацией, то можно серьезно опасаться, что ее горечь, ее унижение и ее раздоры толкнут страну не к демократиям, а к другим влияниям. Вы знаете каким. Это опасность не воображаемая: ведь социальная структура нашей страны будет расшатана испытанными ею лишениями и ограблением ее богатств. Ненависть к «немцу», сильная сейчас перед присутствующим немцем-победителем, ослабнет, когда побежденный немец не будет на глазах. Мы уже наблюдали это после 1918. Во всяком случае, какому бы влиянию ни подвергалась Франция, оказавшись в условиях революционной ситуации, реконструкция в Европе и даже послевоенное устройство мира вследствие этого могли бы принять неправильное направление. Победа должна примирить Францию с самой собою и с ее друзьями, а это невозможно, если Франция не будет участвовать в достижении победы.

Вот почему, если военные силы Сражающейся Франции будут увеличены только на несколько батальонов приверженцев партии свободы или даже будут подкреплены присоединением части Французской империи, все же возможности Сражающейся Франции окажутся ничтожными в условиях большой задачи: включить в войну всю Францию в целом.

Вы скажете мне: «Почему вы ставите такую цель? На чем основано ваше право делать это!»

В момент вишистского перемирия я, в сущности, оказался участником невиданных событий. Входя в состав последнего законного и независимого правительства Третьей республики, я во всеуслышание заявил, что хочу поддержать участие Франции в войне. Правительство, овладевшее властью в обстановке царивших в стране отчаяния и паники, приказало: «Прекратите сражение!» Во Франции и за ее пределами депутаты и сенаторы, представители правительства, председатели ассамблей покорились или хранили молчание. Если бы президент республики, если бы парламент и его руководители призвали страну продолжать борьбу, я даже не подумал бы обращаться к стране или говорить от ее имени. Политические деятели, высшие военные руководители могли, при определенных условиях, свободно говорить и действовать, например, в Северной Африке. Но они ни разу не высказали ни своего убеждения в возможности продолжить войну, ни верности своему мандату, который давал им возможность это сделать. Произошло банкротство элиты таков неоспоримый факт. Французский народ по-своему уже пришел к такому выводу. Но как бы то ни было, я был одинок. Следовало ли мне молчать?

Вот почему я предпринял шаги, казавшиеся мне необходимыми для того, чтобы Франция не прекращала борьбы, для того, чтобы призвать всех французов во Франции и вне ее продолжать битву. Нужно ли говорить, что я сам и мои соратники никогда не выдавали себя за правительство Франции? Никоим образом. Мы считали себя временной властью, ответственной перед будущим национальным представительством и применяющей законы Третьей республики.

Я никогда не был политическим деятелем. Всю жизнь я был поглощен своей специальностью. Перед войной я пытался заинтересовать моими идеями политических деятелей, я это делал с единственной целью: в интересах страны склонить их к осуществлению одного чисто военного плана. В момент заключения вишистского перемирия я обратился к стране прежде всего с военным призывом. Но, так как на наш призыв отвечало все больше и больше людей, так как все больше и больше территорий присоединялось к Сражающейся Франции и так как нам все чаще приходилось принимать решения в качестве определенной организации, мы увидели, что на нас ложится более значительная ответственность. Мы увидели, что во Франции возникает что-то вроде мистики, центром которой являемся мы и которая постепенно охватывает все элементы Сопротивления. Таким образом, силой обстоятельств мы сделались духовной сущностью французов. Такова действительность, и она породила серьезные обязанности для нас; уклониться от них было бы преступлением против страны. В этом случае мы не оправдали бы надежд, возлагаемых на нас французским народом.