Темный ангел - Салли Боумен

Штерн повернулся. Он подошел к высокому окну, отдернул плотную штору и выглянул из него. Стояло полнолуние, и сияние луны чуть не ослепило Констанцу, когда из-за плеча мужа ее лучи брызнули в комнату. В ночном небе звезды виделись кусочками льда. Она отвела глаза от их россыпи и уставилась в тарелку.

– Только в этом, Монтегю, причина твоей любви к земле?

– Не только. Нет. Я всегда хотел иметь место, по которому мог бы прогуливаться. Ты как-то сказала, что дети не интересуют меня. Ты ошибалась. Я хотел бы иметь ребенка – сына. И я бы со своим сыном гулял по своим землям. Может, я заложил бы основу династии. – Он помолчал. – У меня есть мечта, неотвязная мечта, которая не отпускает меня вот уже много лет. Во сне я ясно вижу облик своего сына. Его лицо, его волосы – каждую черточку. Как мы гуляем с ним по нашим владениям. Мы просто осматриваем их и знаем, что они практически безграничны. Мы можем идти весь день и не добраться до их границ. Порой мы останавливаемся в центре наших земель. И я говорю сыну: «Это твое. Бери». – Он прервался. – Мой сын, конечно, будет отличаться от меня. Он вырастет по-настоящему свободным. Но в любом случае я ни в чем тебя не уговариваю. Это только мечта.

– Я бы предпочла считать, что ты все же убеждаешь меня, – тихо сказала Констанца.

– О, конечно. Прошу прощения. Я не хотел проявлять неуважение к тебе.

– В своих снах ты всегда наедине с сыном, Монтегю?

– Да.

– И меня там никогда нет… даже сейчас?

– Пока нет, моя дорогая. Я уверен, что это изменится и ты появишься. Наверно, мне надо привыкнуть к нашему браку.

– Я бы хотела быть там. – Констанца не поднимала глаз от тарелки.

– Ты присутствуешь в моих снах, Констанца. И уже некоторое время.

– Ты уверен? – Она взволнованно повернулась к нему и протянула руку.

– Ну, конечно же. – Тон у него был куда мягче, чем раньше. Приняв руку Констанцы, он склонил голову поцеловать ее. – Какое у тебя печальное лицо, – сказал он. – В чем дело? Я огорчил тебя?

– Немного.

– Скажи мне, в чем дело. Я этого не хотел.

– Я сама не уверена. Мне бы не хотелось жить в Винтеркомбе. Он слишком напоминал бы мне о прошлом. О моем отце…

– Тогда мы оставим эту идею и выстроим свое маленькое королевство где-то в другом месте. Подумай об этом, а когда ты придешь к решению, мы изменим наши планы. – Он помолчал. – Я думаю, дело не только в Винтеркомбе, не так ли? Есть что-то еще?

– Думаю, что да. Ты любишь меня, Монтегю?

– Ну и вопрос, который жена задает мужу! Конечно же, я люблю тебя, Констанца. И очень сильно. – Он нахмурился. – Может, я не могу выразиться со всей ясностью. Моей натуре свойственна уклончивость. Я пытался дать тебе понять… – Он остановился.

– Можешь ли ты… по-настоящему любить меня, Монтегю? – Стремительно вытянув руки, импульсивным жестом Констанца умоляюще вцепилась в салфетку. – Я думаю, этого хватит, если ты по-настоящему полюбишь меня.

– Могу ли я тебе кое в чем признаться? – Штерн отодвинулся. – Это ответ на твой вопрос. Хочешь знать, когда я впервые обратил на тебя внимание?

– Да.

– Когда мы вернулись из оперы, тогда давали «Риголетто». Мы стояли в гостиной Мод. И ты рассказывала мне, что, по-твоему, происходило в опере после того, как опустился занавес.

– Именно тогда?

– Думаю, что да. Все эти намеки на твою мать и ее происхождение – знаешь, ничего этого не было нужно. Я знал, что женюсь на тебе, за несколько месяцев до твоего предложения.

– Не могу поверить! Ты все время подшучивал надо мной… – Констанца вскочила.

– Как тебе угодно. – Штерн пожал плечами. – Ты ошибаешься. Я не мог рисковать подшучивать над тобой, не говоря уж о том, что я этого не хотел. Я рассказываю тебе, о чем я думал. Что мы поженимся, что у нас появятся дети…

– Но ты же в то время продолжал встречаться с Мод!

– Все равно.

– И ты принял решение… даже такое… столь же холодно?

– В то время оно не казалось холодным, хотя решения такого рода лучше принимать в спокойном состоянии. Я предполагаю, что ты совершенно бесстрастно рассчитала, как приступишься ко мне. Мы одной породы. Если бы ты поняла, что мне стоит хоть немного доверять…

– А ты мне доверяешь?

– Пытаюсь.

– Ты не заставишь меня жить в Винтеркомбе?

– Нет. Я вообще никогда не стану заставлять тебя делать что-то против твоих желаний. – Он помолчал. – Я думал, скорее всего я ошибался, что ты питаешь привязанность к этому месту.

– К этому дому? Нет.

– Может, к кому-то конкретно?

– Нет. Не сейчас.

– Например, к Окленду?

– При чем тут Окленд? Почему ты о нем заговорил?

– Без особых причин. Просто у меня было такое впечатление.

– Мы с Оклендом старые враги. И теперь я о нем вовсе и не думаю. Окленд мертв. Теперь у меня новые соперники, Монтегю. Посмотри – я ношу на пальце его кольцо.

– Ты всегда любила кольца, – ответил Штерн, глядя на узкую кисть, которую Констанца положила перед ним.

– Только одно из них имеет для меня значение.

– Это правда?

– Конечно. Ведь я теперь жена. То есть… почти жена.

– Не сделать ли тебя настоящей женой?

Таков был ответ Штерна, и здесь прерывается повествование Констанцы и об этой ночи, и о ее медовом месяце. Возникает разрыв – в буквальном смысле слова, ибо дальше идет половина пустой страницы. Затем следует несколько предложений почти неразборчивым почерком.

«Монтегю был так добр, так мил, терпелив и внимателен. Никаких игр, никаких слов. Я предстала не в лучшем свете. Я кровоточила. Я ждала. Я думала, он скажет, что я тощая и неуклюжая, но он не позволил себе ничего подобного. Я предполагала увидеть в его глазах неприязнь ко мне, но ее не было. Я думаю, это смутило меня. Я делала ужасные вещи. Я звала тебя по имени, папа, три раза.

Потом я стала справляться лучше. Монтегю никогда ни о чем не спрашивал меня. Он все время был очень внимателен ко мне. Когда он касался меня, я обмирала. Он никак не мог пробудить меня. Я хотела, хотела, хотела проснуться. Мы должны были продолжать наши попытки: мы не могли остановиться. Я должна держаться за него. Я должна сказать ему, но боюсь. Все эти тайные истории. Все эти маленькие ящички… открывать ли их все – или только некоторые?»

– В таком случае расскажи мне, Констанца, – сказал ей Штерн.

Еще не закончился вечер после приема у Стини, Констанца с мужем вернулись в свой последний из арендуемых ими домов. Было десять вечера, и телефонному звонку, который так изменит их жизнь, предстояло раздаться только через час. Штерн расположился у камина, а Констанца с напряженным и замкнутым лицом расхаживала по комнате. Щепетильная в таких делах, она еще сохраняла в своем наряде следы траура по Мальчику – длинное платье из ткани приглушенного цвета лаванды. Оно представляло собой компромисс между модой и необходимостью выражать скорбь. Но даже в этом случае можно было понять, что Констанца восставала против слишком жестких ограничений, ибо в руках она держала великолепный шарф, расцвеченный самыми яркими красками – индиго, киноварь, фиолетовый. Расхаживая, она теребила его в руках, порой пропуская его яркие цвета меж пальцев, унизанных кольцами.