Капкан для Александра Сергеевича Пушкина - Иван Игнатьевич Никитчук

барона и наблюдала. Он говорил о жене, но все время смотрел на Пушкину. Он совершенно не обращал внимания на Александра Сергеевича. Наталья, опуская глаза, все время розовела.

«Она действительно влюблена», – открыла для себя Софи с некоторым ужасом.

Софья Николаевна стала искать глазами Пушкина. С ним кокетничала Азинька.

«И эта тоже», – не веря глазам своим, подумала она…

Гости начали разъезжаться. Чета Геккеренов также. Дантес подошел к Екатерине и громко сказал:

– Ну, что, моя законная, едем домой?

Катенька счастливо улыбалась.

Уезжая с бала домой вместе Натали и Азинькой, Пушкин был удивительно спокойным…

Утром Натали получила от Дантеса письмо. Он просил ее о свидании наедине, заверяя ее, что не оскорбит ее достоинства. Что ему очень нужно с ней переговорить. Но если она откажет, то его смерть и его жены будет на ее совести…

Она не знала, что делать. Не ехать, отказать?.. А если он действительно так поступит? И потом, это в последний раз… А если узнает муж?.. Да нет, все обернется как нельзя лучше… С ним ведь всегда было так легко и весело… Интересно, о чем он хочет с ней говорить…

Договорились встретиться на квартире Идалии Полетики… Утром Пушкин вошел к ней с письмом в руках. Он молча протянул бумажку жене. Та, уже угадывая, в чем дело, дрожащей рукой взяла письмо: неизвестные авторы извещали Пушкина, что вчера его супруга виделась в квартире Идалии Григорьевны Полетика со своим любовником, г. Дантесом, наедине, – «наши поздравления!..»

Потупив свою прекрасную голову, вся красная от негодования и стыда, она долго стояла молча перед своим судьей.

И наконец, молитвенно сжала руки на груди.

– В последний раз: веришь ты мне еще или нет?

Он тоже опустил голову: он не знал уже, верит ли он ей.

– Говори, – печально сказал он.

И Натали, путаясь и прерываясь слезами, рассказала ему все… как она приехала в дом Идалии, как там никого не оказалось из хозяев, кроме Дантеса, как угрожал убить себя, если она не отдастся ему, как маленькая дочь Идалии неожиданно вошла в комнату, и этим она спаслась от домогательств Дантеса…

Он молчал. Он с ужасом понял одно: правды он от нее не узнает никогда. Может быть, и правда, что она рассказывает, но, скорее всего, это увертки и ложь… Ничего не сказав, решительным шагом он прошел в кабинет, запер дверь и присел к столу. Дольше выносить эту дыбу жизни он не может – просто сил уже нет. И он вынул из стола свое письмо к старому барону Геккерен. С суровым лицом он начал просматривать еще раз написанное по-французски письмо.

«Господин барон, – читал он угрюмо. – Позвольте мне изложить вкратце все случившееся… Поведение вашего сына было мне давно известно, и я не мог остаться равнодушным. Я довольствовался ролью наблюдателя, готовый взяться за дело, когда почту за нужное. Случай, который во всякую другую минуту был бы мне неприятным, представился мне весьма счастливым, чтобы мне разделаться. Я получил безыменные письма и увидел, что настала минута, и я ею воспользовался. Остальное вы знаете. Я заставил вашего сына играть столь жалкую роль, что моя жена, удивленная такою низостью и подлостью его, не могла воздержаться от смеха, и чувство, которое она могла бы иметь к сильной и высокой страсти, погасло в самом холодном презрении и холодном отвращении. Я должен признаться, господин барон, что поведение собственно ваше было не совершенно прилично. Вы, представитель коронованной главы, вы родительски сводничали вашему сыну: кажется, все поведение его (довольно неловкое, впрочем) было вами руководимо. Это вы, вероятно, внушали ему все заслуживающие жалости выходки и глупости, которые он позволял себе писать. Подобно старой развратнице, вы сторожили жену мою во всех углах, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына, и, когда больной венерической болезнью, он оставался дома, вы говорили, что он умирал от любви к ней, вы ей бормотали: “Возвратите мне сына!..” Вы согласитесь, господин барон, что после всего этого я не могу сносить, чтобы мое семейство имело малейшее сношение с вашим. С этим условием я согласился не преследовать более этого гадкого дела и не обесчестить вас в глазах вашего Двора и нашего, на что я имел право и намерение. Я не забочусь, чтобы жена моя еще слушала ваши отцовские увещания, не могу позволить, чтобы сын ваш после своего отвратительного поведения осмелился обращаться к моей жене и еще менее говорить ей казарменные каламбуры и играл роль преданности и несчастной страсти, тогда как он подлец и негодяй. Я вынужден обратиться и просить вас окончить эти проделки, если вы хотите избежать новой огласки, перед которой я, верьте, не отступлю… Имею честь быть, господин барон, ваш покорный и послушный слуга А. Пушкин».

На этот раз негодяи от него не отвертятся… И он отправил письмо по назначению…

Барон Луи Геккерен не верил глазам своим, когда ему вручили письмо от Пушкина. Это было странным после всего, что уже произошло. Но письмо было действительно от Пушкина.

Барон начал читать письмо и не сразу понял смысл слов. Что это? Даже изысканный французский язык не мог ослабить тех оскорблений, которые содержали его страницы.

«Я вынужден признать, барон, – значилось в письме, – что ваша роль была не совсем пристойна. Вы, представитель венчанной главы, отечески служили сводником вашему сыну…»

Геккерен не мог поверить своим глазам. Строчки прыгали у него перед глазами. Казалось, его дыхание остановилось. Неслыханная наглость!.. Да как он смеет, отщепенец общества?!. О, Жорж, я ведь тебя предупреждал об опасности твоих отношений с этим сумасшедшим и его женой!.. Что теперь делать, как защититься от этого позора?.. Нет, для господина Пушкина эти оскорбления не сойдут с рук. Никто ему не позволит оскорблять посланника голландского короля. Обуздать его надо немедленно!..

К счастью, он вспомнил, что приглашен сегодня к графу Строганову. Для начала это даже очень подходяще. Граф может дать дельный совет.

Сразу же по прибытии к Строганову Геккерен прочитал письмо Пушкина.

– Граф, чем и как можно его остановить? – спросил трагическим голосом барон.

– Ясное дело: можно пистолетом, а можно и шпагой. Дело вкуса, – ответил граф.

Это показалось барону совсем неподходящим.

– В моем положении не предстало драться на дуэлях, граф, – робко возразил барон.

– Но у вас есть сын, барон!.. Оскорбленный не меньше вашего, он должен вызвать Пушкина к барьеру.

Вот этого и