Всемирная история: в 6 томах. Том 4: Мир в XVIII веке - Коллектив авторов История

В политическом развитии стран Юго-Восточной Азии XVIII век развил и усилил то новое, что принесло появление и утверждение колониального начала, во многом подготовил перемены века девятнадцатого. Такие страны двух социально-политических систем — феодально-бюрократической и государственно-патриархальной, — как Вьетнам, Бирма и Сиам, которые испытали сравнительно слабое воздействие колониального начала, оставались в рамках присущей им модели. Вьетнам в конце XVIII — начале XIX в. вступил в фазу объединения и укрепления центральной власти обычного цикла своего политического развития. Сиам и Бирма во второй половине XVIII в. преодолели распад и были вновь объединены. Однако развитию этих стран по традиционной модели препятствовала западная колонизация. Самоизоляция не принесла им успеха: европейские торговцы, миссионеры, дипломаты настойчиво пробивали бреши в политике «закрытых дверей» дворов Хюэ, Бангкока и Авы. Показательно, что более гибкое поведение Сиама перед лицом внешнего вызова в значительной степени определило успех реформ в этой стране в XIX в., тогда как замкнутость Вьетнама и жесткая реакция Бирмы на внешний раздражитель в итоге содействовали их подчинению колониальным державам.

Судьба Малайского архипелага оказалась иной. Произошла «провинциализация» общественно-культурной жизни. Невозможность создания нового крупного государства на Яве, резкое ослабление приморских султанатов, нарушение сложившихся торгово-культурных связей с Индией и странами арабо-персидского мира — все это содействовало окостенению культурных форм, замыканию в традициях прошлого, ностальгии по «имперским» временам, не сопровождавшейся попытками выйти из круга устоявшихся норм и сюжетов. В наибольшей степени это отразилось в «яванском ренессансе», начавшемся в последней четверти XVIII в. после разделения Матарама на Суракарту и Джокьякарту. Матарам стал воссоздавать культурные традиции «имперского» периода. Раздел государства, сопровождавшийся утратой побережья, усилил чисто яванские элементы с их тягой к традиции и прошлому, стремлением отгородиться от печальной реальности стенами дворца, бережно хранившими аристократический мир идеальных форм.

Приморские султанаты (военно-феодальный мир Юго-Восточной Азии) на протяжении всего XVIII в. приходили в упадок и утрачивали свою значимость, продолжая тенденцию, обозначившуюся с началом европейской экспансии. На протяжении всего этого времени один за одним исчезали крупные торговые центры на архипелаге и Малаккском полуострове. И если в XVI–XVII вв., как это было на протяжении всей истории Нусантары — региона Юго-Восточной Азии, населенного малайскими народами, — на смену одному местному торговому центру приходили другие, то в XVIII в. эта возможность исчезла: европейцы, в первую очередь голландцы, сокрушили приморские области и не давали возможности подняться новым центрам.

В социально-экономической жизни Юго-Восточной Азии в XVIII в. явственно проявились два феномена, восходивших еще к концу XVI–XVII в., но в полной мере давшие себя знать именно в веке восемнадцатом. Первым из них была массовая китайская иммиграция. Разрушение местной торговли привело к тому, что китайцы оказались востребованы голландскими и испанскими властями в качестве компрадоров и посредников. На Филиппинах после снятия ограничения на иммиграцию китайцев значительно возросло участие последних во внутренней торговле и производстве экспортных культур.

Другим новым явлением стало появление так называемой «дуальной экономики» в колониальных владениях — на Яве, Западной Суматре и на Филиппинах. Колониальная администрация принудительными методами побуждала население выращивать продукцию, предназначенную для экспорта, создавая сектор, ориентированный на внешний рынок, в то время как основная масса населения была занята в традиционном хозяйстве, слабо подверженном товарно-денежным отношениям.

Наконец, XVIII век внес определенные перемены религиозно-идеологического характера. Во Вьетнаме в обстановке падения авторитета власти и движения тэйшонов наблюдался кризис неоконфуцианства — идеологии элитарных слоев. Это выразилось в критике неоконфуцианских доктрин, а также в обращении крестьянской массы к буддизму и христианству. И хотя с начала XIX в. в объединенном Вьетнаме поощряемое императорским двором конфуцианство в определенной мере вернуло свои позиции, его деревенские корни оказались подорванными, что и предопределило конечное крушение этой идеологии в колониальный период истории страны.

Перемены в мусульманской части Юго-Восточной Азии (Малайский архипелаг, Малаккский полуостров, Южные Филиппины) были связаны с возросшими контактами с Аравией. В XVIII в. усилился поток паломников в Мекку и Медину, где жители Юго-Восточной Азии знакомились с идеями очищения ислама, прежде всего в форме ваххабизма. Свое наиболее полное воплощение эти идеи получили в самом начале XIX в. в области Минангкабау на Суматре, но предпосылки были созданы во второй половине XVIII в., когда стали возвращаться обучавшиеся в религиозных школах Мекки паломники.

XVIII век стал временем возрождения и расцвета буддизма в странах континентальной части региона, прежде всего в Сиаме и Бирме. В 1730 г. власти Сиама запретили проповедь христианства, обращение буддистов в христианскую веру, публичную критику буддизма и распространение христианских книг. В конце XVIII в. центральная власть в Бирме и Сиаме усилила контроль над буддийской общиной (сангхой). Наиболее жестко и последовательно эта политика проводилась в Бирме. Уже Алаунпая, первый правитель династии Конбаун, попытался запретить неортодоксальные школы буддизма, распорядился пересмотреть свод законов и устранить брахманистские обряды из ритуала. Бодопая поставил под жесткий контроль назначение глав монастырей и монастырское землевладение, учредил Совет по религиозным делам и ввел экзамены на знание священных текстов для монахов. Сиамский король Рама I (1782–1809), вошедший в историю страны как реформатор буддизма, действовал значительно осторожнее. Он не вмешивался в богословские споры. В 1788–1789 гг. в Сиаме состоялся буддийский Собор, занявшийся пересмотром Типитаки — канона на языке пали. В Сиаме (в отличие от Бирмы) сангха оказалась более монолитной, и отношения ее со светской властью выглядели более сбалансированными. Открытие новых монашеских школ, их финансирование двором, обсуждение догматов с элементами рационализма, допущение возможности для человека быть более свободным в своем отношении к Бытию — все это не в малой степени способствовало успехам в реформировании сиамского общества в XIX в.

Индия: на переломе

В начале XVIII в. империя Великих Моголов, в XVI и особенно XVII в. являвшаяся одним из богатейших государств Востока, рухнула под ударами мощных народных движений и сепаратистских выступлений местных элит. Наследники некогда всемогущих могольских падишахов обладали только номинальной властью, им подчинялась, да и то в значительной степени условно, область между двумя столицами империи — Дели и Агрой[19]. Завершающий удар Моголам нанесло нашествие на Индию в 1739 г. иранского правителя Надир-шаха, легко разбившего могольскую армию (она не горела желанием сражаться за падишаха) и предавшего Дели чудовищному разграблению. Победитель увез с собой казну и сокровищницу Моголов, включая даже императорский трон. Все наместники провинций империи объявили себя независимыми государями и тут же начали воевать друг с другом. За вторжением Надир-шаха последовали во второй половине 50-х — начале 60-х годов походы на Индию афганского правителя Ахмад-шаха Дуррани, также разграбившего Дели и многие окрестные территории.

В историографии (западной, отечественной и собственно индийской) долгое время существовала традиция рассматривать XVIII в. как трагическую эпоху всеобщего упадка, кризиса, социально-культурной, политической и моральной деградации общества. Такая оценка имела под собой основания и опиралась во многом на воззрения самих индийцев той эпохи, особенно поэтов и мыслителей, представлявших рухнувший имперский центр. В поэзии на языке урду, занявшей в XVIII в. лидирующее положение в индийской литературе, сложился даже специфический жанр шахр-е ашоб («потрясенный город») — плач по утратившим имперский блеск, разрушенным войнами и обнищавшим могольским столицам. Их сравнивали с высохшим, заброшенным садом, где от былой красоты остались лишь пыль да сухие колючки.

Даже Мухаммаду Рафи Сауде, лучшему сатирику того времени и безжалостному обличителю моральной деградации могольских вельмож, изменял привычный сарказм, и боль диктовала полные искренней скорби строки:

«Как описать мне опустошенный Дели? В жилых домах воют шакалы, мечети пусты, в редком доме горит светильник. Чудесные здания, при виде которых голодный путник забывал о своих мучениях, лежат теперь в руинах. В окрестных деревнях молодые женщины не собираются больше у колодцев, не судачат в тени деревьев: деревни опустели, деревья выжжены, колодцы забиты трупами. О Джаханабад (“Город мира”, эпитет Дели. — Е.В.), не заслужил такой судьбы ты, к которому, словно к земле обетованной, стремились по волнам океана люди и собирали жемчуг в твоей пыли!»