Хищник. Том 2. Рыцарь «змеиного» клинка - Гэри Дженнингс

Теодорих, ясное дело, прекрасно понимал, что может последовать за этим визитом. А потому вскоре опубликовал указ, в котором разъяснил свою позицию. С тех пор множество правителей, прорицателей и философов по всему миру восхищались новизной подхода монарха, однако было немало и других, которые печально качали головами, поражаясь глупости Теодориха.

А провозгласил он следующее: «Religionem imperare non possumus, quis nemo cogitur ut credit invitus. Galáubeins ni mag weis anabudáima; ni ains hun galáubjáith withra is wilja. Мы не можем навязывать людям веру; никого нельзя заставить верить против его воли».

Это было, конечно же, не по душе отцам римской церкви, которые намеревались заставить все человечество принять их вероучение. Итак, если до этого момента священнослужители всего лишь относились к Теодориху с сомнением, как к скептику и человеку, предпочитающему не вмешиваться в чужие дела, это знаменитое его «non possumus» заявление заставило католиков возненавидеть и осудить его как смертельного врага самой их миссии на земле, ибо они видели в новом короле угрозу своему священному призванию, своим устоям и самому своему существованию. Помните, как говорил Иисус: «Тот, кто не со Мной, тот против Меня». С этого времени католическая христианская церковь начала изо всех сил жестоко и неумолимо способствовать падению Теодориха, оказывая непримиримое сопротивление всем действиям нового правителя.

Вот почему, когда архиепископа Равенны Иоанна сразила внезапная хворь, широко распространились слухи о том, что его якобы отравило церковное начальство, в наказание за то, что он сыграл роль в обретении Теодорихом власти. Если это и было так, то Иоанн, очевидно, простил своих отравителей, потому что на смертном одре он произнес ту ужасную ложь, которая полностью дискредитировала врага его церкви, короля Теодориха. Исповедовавшим его священникам Иоанн повторил то, что когда-то сказал мне: он уговорил Одоакра сдать Равенну только при условии, что с этого времени оба короля станут править на равных. Это, разумеется, была правда, однако затем Иоанн солгал, заявив, что Теодорих также согласился с этим. Вскоре Иоанн умер и, надеюсь, попал в ад. Но ложь осталась, ее повторяли повсюду — церковь следила за этим, — а потому прихожане не сомневались: Теодорих нарушил свое слово как перед святым отцом, так и перед своим собратом королем, и все это только для того, чтобы хитростью взять Равенну. После этого он предательски убил безоружного, не оказавшего сопротивления старика, который, в отличие от него, выполнил свои обязательства.

И лишь два человека в целом свете могли бы опровергнуть это обвинение: сам Теодорих и я. Однако разве могли мы тягаться с высшими церковниками, если бы даже оказались на заседании суда! Немногие поверили бы в то, что Иоанн солгал и тем самым добровольно обрек себя на адские муки. Но я-то знал, что это так. И я понимал, почему епископ стремился сделать эту ложь более правдоподобной. Ради спасения своей церкви Иоанн совершил поступок хотя и достойный порицания, но, безусловно, мужественный. За это свое самопожертвование он удостоился торжественных похорон со всеми церковными почестями, и я — даже я — надеялся, что ад будет к нему снисходителен.

А тем временем самые лучшие начинания Теодориха встречали сопротивление церкви, стремящейся низвергнуть его, — святые отцы давно бы это сделали, если бы только знали как. Когда новый король направил войска в Верону, чтобы разрушить до основания старую часовню Святого Стефана, то церковники сразу же подняли крик. Они не успокоились даже тогда, когда Теодорих терпеливо разъяснил им, что перенос церкви необходим, чтобы укрепить стены, защищающие город. Еще громче протесты стали раздаваться, когда он пригласил к себе на службу иудеев. Новый король поручил нескольким еврейским торговцам управлять казной и вообще ведать финансовыми делами: ведь всем известно, насколько ловко иудеи управляются с цифрами, ведя свои собственные дела. А потому Теодорих решил обратить их таланты на пользу империи.

Это привело брата Лаврентия, католического епископа Медиолана, в настоящую ярость.

— Христиане могли бы выполнить эту работу ничуть не хуже! — бушевал он. — Почему ты отдаешь предпочтение грязным иудеям?

Теодорих спокойно ответил ему:

— Христиане, Лаврентий, больше интересуются тем, что из семи дней они имеют право на один день отдыха. А иудеи знают, что прежде всего должно работать шесть дней. И впредь не смей повышать на меня голос.

Не стоит и говорить, что иудеев в городах Италии, как и во всех других городах в мире, издавна оскорбляли и поносили соседи-христиане. Думаете, все дело в том, что они принадлежали к чуждой религии или несли на себе клеймо убийц Иисуса? Ничего подобного. Причина была в другом: как правило, они преуспевали значительно больше своих ближайших соседей-христиан. Теперь, однако, положение италийских иудеев еще более усугубилось: просто оскорблениями дело уже не ограничивалось. Это происходило потому, что хотя католики и могли без опаски проповедовать свое учение и разглагольствовать по поводу «еретиков ариан», однако они, понятно, не могли поднять руку против вооруженных захватчиков. А потому вымещали свое недовольство на безоружных, мирных и беззащитных иудеях.

Так, в Равенне, собственной столице Теодориха, взбунтовалась подстрекаемая христианами толпа, предположительно из-за того, что ростовщик-иудей ссуживал их деньгами под слишком высокий процент. Как бы то ни было, начались беспорядки, во время которых разрушили и сожгли синагогу. Поскольку было невозможно отыскать того, кто поджег, Теодорих объявил, что считает виновным все христианское население. Он обложил налогом всех католиков и ариан, чтобы пустить эти деньги на восстановление синагоги. В ответ на это все до одного священники римской церкви — от патриарха епископа Геласия до тех, кто проповедовал в глуши, — принялись громко обвинять еретика Теодориха в том, что он травит добрых католиков, причем теперь уже ради смертельных врагов веры, про́клятых, неисправимых и не имеющих прощения иудеев!

Примерно в это же самое время Папа опубликовал свой Decretum Gelasianum[120], включив туда два списка книг — те, которые добрым христианам можно читать, и те, которые им читать строго запрещается. Мы, советники Теодориха, посоветовали королю выступить против посягательств на права его подданных.

— Vái, — беззаботно произнес он. — Многие ли из этих правоверных католиков умеют читать? И если они настолько верующие, что стали мягкотелыми и безвольными, едва ли я могу помешать священнослужителям попирать их права.