Сборник 'ИЗБРАННОЕ' - Теодор Гамильтон Старджон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Монетр закрыл глаза и задумался.
— Когда она была здесь с ее пальцами все было в порядке.
— Черт побери, я знаю! Но я говорю вам, я видел, собственными глазами…
— Хорошо, хорошо. Она их отрубила. А теперь скажите конкретно, зачем вы сюда приехали?
— Я — это все. Когда случается что-нибудь подобное, то забываешь все, что знал, и начинаешь с самого начала. То, что видел, было невозможно, и я начал думать способом, который допустил возможность… всег…
— Переходите к сути! — заревел Монетр.
— Ее нет! — заревел в ответ Блуэтт. Они уставились друг на дуга и между ними пробегали искры.
— Именно это я вам и пытаюсь сказать; я не знаю. Я вспомнил этого ребенка и его покалеченные пальцы, и была эта девушка, и то, что она сделала. Я начал думать, а может быть она и мальчик были одним и тем же… Я сказал вам, что слово «невозможно» больше не имело значения. Знаете, у девушки была абсолютно здоровая рука перед тем, как она ее отрубила. Если, каким то образом, она была этим мальчиком, то он должен был заново отрастить эти пальцы. Если он мог сделать это один раз, он мог сделать это и снова. Если он знал, что сможет сделать это снова, он бы не боялся отрубить их. — Судья пожал плечами, его руки поднялись и упали. — Итак я начал интересоваться какой вид существ может отращивать свои пальцы по желанию. Это все.
Монетр сделал широкие навесы из своих век, его горящие темные глаза изучали судью.
— Этот мальчик, который мог быть девочкой, — пробормотал он. — как его звали?
— Гортон. Мы его называли Горти. Злобный маленький звереныш.
— Подумайте, сейчас. Было ли в нем что-то странное, когда он был ребенком?
— Еще бы! Я не думаю, что он был нормальным. Он цеплялся за свои детские игрушки, такие вещи. И у него были мерзкие привычки.
— Какие мерзкие привычки?
— Его выгнали из школы за то, что он ел насекомых.
— Ах! Муравьев?
— Откуда вы узнали?
Монетр встал, прошел до двери и обратно. У него в груди начало биться возбуждение.
— За какие детские игрушки он цеплялся?
— О, я не помню. Это не важно.
— Это мне решать, — огрызнулся Монетр. — Подумайте! Если вам дорога ваша жизнь…
— Я не могу думать! Я не могу! — Блуэтт посмотрел на Монетра и сник перед этими горящими глазами. — Это был какой-то попрыгунчик, отвратительная штука.
— Как она выглядела? Говорите же, черт побери!
— Как она — о, хорошо. Он был такого размера, и у него была голова как у Панча — ну вы знаете, Панч и Джуди. Большой нос и подбородок. Мальчишка едва ли вообще смотрел на него. Но он должен был держать его при себе. Однажды я его выбросил и врач заставил меня найти его и принести обратно. Гортон чуть не умер.
— Правда, а? — проворчал Монетр возбужденно, с триумфом. — А теперь расскажите мне — эта игрушка была с ним с самого рождения, — не правда ли? И в ней было что-то какая-нибудь драгоценная пуговица, или что-нибудь блестящее?
— Откуда вы знаете? — снова начал Блуэтт и снова сник под излучением бешеного, возбужденного нетерпения, исходившего от хозяина карнавала. Да. Глаза.
Монетр бросился на судью, он схватил его за плечи и начал трясти.
— Вы сказали «глаз», правда? Там был только один камень? — он задыхался.
— Н-не надо… — прохрипел Блуэтт, слабо отталкивая цепкие руки Монетра. — Я сказал «глаза». Два глаза. Они оба были одинаковые. Отвратительные глаза. Казалось, что они светятся сами по себе.
Монетр медленно выпрямился и отошел.
— Два, — выдохнул он. — Два…
Он закрыл глаза, в голове у него гудело. Исчезнувший мальчик, пальцы… покалеченные пальцы. Девочка… тоже подходящего возраста… Гортон. Гортон… Горти. Его память петляла и катилась по прошедшим годам. Маленькое коричневое лицо, заострившееся от боли, говорящее: «Мои родственники назвали меня Гортензия, но все называют меня Малышка». Малышка, которая появилась с покалеченной рукой и покинула карнавал два года назад. Что же случилось, когда она ушла? Он что-то хотел, хотел посмотреть ее руку, и ночью она ушла.
Эта рука. Когда она только появилась он вычистил рану, удалил поврежденные ткани, зашил ее. Он обрабатывал ее каждый день неделями, пока полностью не сформировался шрам и больше не было опасности инфекции; а затем как-то так получилось, что он больше никогда на нее не смотрел. Почему? О — Зина. Зина всегда рассказывала ему, как дела с рукой Малышки.
Он открыл свои глаза — сейчас это были щелочки.
— Я найду его, — прорычал он.
Раздался стук в дверь и голос.
— Людоед…
— Это карлик, — залепетал Блуэтт вскакивая. — С девушкой. Что я куда?
Монетр бросил на него взгляд, который заставил его поникнуть и снова упасть на стул. Хозяин карнавала встал и шагнул к двери, чуть приоткрыв ее.
— Привел ее?
— Господи, Людоед, я…
— Я не хочу этого слушать, — сказал Монетр ужасным шепотом. — Ты не привел ее обратно. Я послал тебя привести девушку, а ты этого не сделал. Он очень осторожно закрыл дверь и повернулся к судье. — Убирайтесь.
— А? Хм. А как насчет…
— Убирайтесь! — Это был вопль. Если его взгляд сделал Блуэтта безвольным, то от его голоса он оцепенел. Судья был на ногах и двигался к двери еще до того, как этот вопль перестал звучать. Он попытался заговорить и смог только пошевелить своими мокрыми губами.
— Я единственный человек в мире, который может помочь вам, — сказал Монетр; и по лицу судьи стало видно, что этот непринужденный тихий разговорный тон был для него самым страшным. Он подошел к двери и замер. Монетр сказал: — Я сделаю, что смогу, Судья. Вы скоро получите от меня весточку, можете в этом не сомневаться.
— Э… — сказал судья. — М-м. Все, что я смогу, мистер Монетр. Располагайте мной. Абсолютно все.
— Спасибо. Мне точно понадобится ваша помощь. — Черты костлявого лица Монетра застыли в тот момент, когда он перестал говорить. Блуэтт бежал.
Пьер Монетр стоял, глядя на то место, где только что было размытое лицо судьи. Внезапно он сжал кулак и ударил им по ладони.
— Зина! — произнес он одними губами. Он побледнел от бешенства, почувствовал слабость и
