Рай - Абдулразак Гурна

пропасть. Он выполнял поручения, следовал наставлениям Халила, привык полагаться на «старшего брата». Когда разрешали, копался в саду. Старый садовник, Мзе Хамдани, который приходил ухаживать за растениями с утра и до середины дня, оценил его любовь к саду. Старик почти всегда молчал и сердился, если его вынуждали прервать песнопения во славу Бога — некоторые из них он сочинял сам — и выслушивать чью-то речь. Каждое утро он приступал к работе, ни с кем не здороваясь, наполнял ведра и шагал по тропинке, расплескивая воду, словно на свете не существовало ничего, кроме сада и его работы. Когда становилось слишком жарко, он усаживался в тени под тем или иным деревом и читал маленькую книжицу, бормоча, слегка раскачиваясь, погруженный в экстатическое служение. Днем, после молитв, он мыл ноги и уходил. Мзе Хамдани позволял Юсуфу помогать, если тот напрашивался, но не давал указаний, а только не прогонял мальчика. Во второй половине дня, когда солнце близилось к закату, сад целиком принадлежал Юсуфу. Тогда он поливал, обрезал ветки, расхаживал среди деревьев и кустов. Сварливый голос все еще возникал по ту сторону стены и гнал его прочь, когда темнело, хотя порой оттуда в густеющих сумерках доносились и вздохи, и обрывки песен. Этот голос пробуждал в нем печаль. Однажды мальчик услыхал приглушенный вопль тоски, напомнивший ему о матери. Он остановился под стеной и вслушался, дрожа от страха.

Он давно уже не расспрашивал о госпоже. Такие вопросы лишь сердили Халила. Это не наше дело, не задавай бессмысленных вопросов. Ты навлечешь кисимни… злосчастье. Хочешь обрушить на нас беду? Юсуф понимал, чего требует от него гнев Халила: помалкивать о госпоже, — но невольно перехватывал взгляды, которыми обменивались покупатели, расспрашивая, как того требовала вежливость, о делах домашних. Бродя вечерами по городу, Халил и Юсуф видели огромные молчаливые дома с глухими передними стенами, где жили богатые оманцы.

— Они выдают дочерей только за сыновей своих братьев, — объяснил мальчику кто-то из покупателей. — В иных из этих крепостей заперто слабое потомство, о котором никогда и словом не упоминают. Порой видишь лица этих бедолажек, они прижимаются к решетке окна там, на самом верху. Один Бог знает, в каком смятении они взирают на наш жалкий мир. А может, они сознают, что это кара за грехи отцов.

Они ходили в город каждую пятницу — молились в соборной мечети, играли в кипанде и футбол на улице. Прохожие кричали Халилу, что ему пора уже стать главой семьи, а не забавляться с ребятишками. Люди будут говорить о тебе, приклеят к тебе грязные клички, предупреждали они. Однажды старуха остановилась и несколько минут смотрела на игру, пока Халил не подошел ближе, тогда она сплюнула наземь и ушла. На закате они прогуливались у моря и разговаривали с рыбаками, если кто-то из них оставался на берегу. Им предлагали покурить, и Халил с благодарностью принимал, не давая Юсуфу. Он слишком красив, чтобы курить, говорили рыбаки. Это его испортит. Курево — дьявольская уловка, грех. Но как без него жить бедняку? Юсуф вспоминал трагические истории Мохаммада, нищего побродяги, — как он лишился любящей матери и орошаемой земли к югу от Виту — и нисколько не противился такому запрету. Рыбаки рассказывали о своих приключениях, о чудесах и ужасах, случавшихся с ними в море. Тихо и торжественно говорили они о демонах, спускавшихся прямо им на голову с ясного неба в образе внезапной бури или же поднимавшихся из темной ночной пучины в образе гигантских светящихся скатов. Снисходительные друг к другу, они обменивались вымыслами о достопамятных битвах против могущественных и доблестных врагов.

Потом мальчики смотрели, как играют в карты возле кафе, или покупали еду и ели на открытом воздухе. Иногда на улице случались танцы или концерты, затягивавшиеся до поздней ночи, — так отмечались сезонные праздники или чья-то личная удача. Юсуф чувствовал себя в городе как дома, он бы охотно наведывался туда чаще, но он видел, что Халилу там не по себе. Счастливее всего Халил был у себя за прилавком, перекидываясь шуточками с покупателями, нарочито усиливая свой арабский выговор. Такому общению он радовался совершенно искренне, смеялся подначкам, насмешкам над собой с таким же удовольствием, с каким смеялись сами покупатели, внимательно и сочувственно выслушивал истории о жизненных тяготах, о незаживающих болячках. Ма Аюза сказала, если б она не была уже просватана за Юсуфа, она бы присмотрелась к Халилу, ничего, что он тощий и суетливый.

Однажды вечером они пошли в центр старого города на индийскую свадьбу — не в качестве гостей, а в составе немытой толпы, явившейся посмотреть, как выставляют напоказ семейное преуспеяние и подобающие чувства. Все были поражены богато расшитыми платьями и золотыми украшениями, хлопали при виде веселых разноцветных мужских тюрбанов. Воздух полнился тяжелыми древними ароматами, густой дым благовоний поднимался от медных горшков, расставленных на дороге перед домом. Благовония заглушали запах, доносившийся из крытых сточных канав вдоль дороги. Процессию, которая сопровождала невесту, возглавляли двое мужчин, они несли большой зеленый фонарь в форме многокупольного, с луковичными сводами, дворца. По обе стороны от невесты двумя рядами выстроились молодые люди, они пели и прыскали розовой водой на тех, кто толпился у дороги. Некоторые юноши казались смущенными, зеваки почуяли это и принялись осыпать их насмешками и оскорблениями, чтобы еще больше смутить. Невеста выглядела совсем юной, девочка-веточка. С головы до ног она была закутана в шелковые, затканные золотом покровы.

На ее запястьях и лодыжках тускло сияли тяжелые браслеты, большие серьги мерцали, словно яркая тень, из-под вуали. Яркий свет фонаря выхватил из тени силуэт склоненного лица, когда новобрачная входила в узкую калитку дома, где жил ее супруг.

Затем на улицу вынесли блюда с угощением для зевак — самосу[26], ладду[27], миндальную халву. Музыка играла до поздней ночи, струнные и ударные инструменты сопровождали голоса, которые звучали с прекрасной ясностью и точностью. Слов этих песен никто в толпе перед домом не понимал, но все равно люди остались послушать. Песни делались все более грустными по мере того, как ночь тянулась, и постепенно зеваки начали молча расходиться, спугнутые той печалью, что сулили эти песни.

2

Киджана мзури. «Красивый мальчик», — произнес Мохаммед Абдалла, остановившись перед Юсуфом. Он обхватил его подбородок ладонью — на ощупь ладонь была неровная, чешуйчатая. Юсуф мотнул головой, высвобождаясь, в подбородке запульсировала кровь.

— Ты едешь с нами. Сеид велел, чтобы ты был готов к утру. Поедешь с нами, будешь учиться торговать, узнаешь разницу между обычаями цивилизованных людей и