Пробуждение дракона. Голос одиночества - Ян-Филипп Зендкер

Кристина вглядывалась в его лицо. Что осталось от молодого человека, фотографию которого мать прятала под подушкой? Жизнь не пощадила его. Серьезные глаза того юноши все-таки искрились жизнью. Во взгляде этого старика не читалось ничего, кроме подозрительности и усталости, которую Кристина заметила уже на лице его дочери. Как будто горе передавалось в этой семье по наследству. На лбу и щеках пролегли глубокие морщины. В кустистых бровях серебрилась седина. Маленькая родинка на подбородке развилась в огромную бурую бородавку, из которой торчали неопрятные черные волосы. Вне сомнения, перед Кристиной стоял человек, хлебнувший горя. Тем не менее сочувствовать ему было свыше ее сил.

Помимо всего прочего, он был мал ростом. Гораздо меньше, чем она себе представляла.

Кристина вспоминала старую фотографию, единственную, на которой они были все четверо. Отец и мать – в форменных темно-синих кителях эпохи Мао. Оба мрачно смотрели в камеру, словно предвидели, какие несчастья предстоит перенести их семье. Отец был крупным мужчиной. Высокий, худощавый – типичный уроженец китайского Севера. Да Лун не имел с ним ничего общего. Коренастое телосложение и полные губы он унаследовал от матери, чьи предки были выходцами из провинции Сычуань. Впрочем, на этом сходство с матерью заканчивалось.

Они долго молчали. Не кидаться же друг другу в объятия, в самом деле? Да Лун беспомощно улыбался беззубым ртом.

– М…м…мэй-мэй… – Голос приятный, ласковый. Неожиданно тихий, но какой-то вкрадчивый, который хочется слушать. «Мэй-мэй» – «младшая сестра». – С…с…сяо Хун…

Так ее звали по-китайски. «Сяо» – «маленькая», «хун» – «красная». Странное имя для девочки, но тогда оно было едва ли не самым популярным в Народной Республике. Брат произносил его иначе, чем мать. Та шипела, как будто оно ей не нравилось. Да Лун выговаривал звуки мягче, почти с нежностью.

Он заикался в начале каждой фразы, повторял одно и то же по нескольку раз. Кристина перевела взгляд на Инь-Инь, Пола, потом снова на брата. Мандаринский диалект, конечно. Чего же она ждала? Но это не могло быть правдой. По спине пробежала холодная дрожь. Пятилетней девочкой Кристина уехала отсюда – из страны, которая посылала детей на смерть, а их отцов превращала в отчаявшихся бескрылых птиц. Она получила другое имя, приняла язык другой земли. Тот, прежний, оставила здесь, вместе с пеплом отца и детскими воспоминаниями. Из того, что говорил Да Лун, Кристина понимала лишь отдельные фразы. У брата с сестрой больше не было слов, чтобы поговорить друг с другом. Кристина подняла глаза. Спросила, знает ли он кантонский. Да Лун виновато покачал головой. Может, английский? Тоже нет.

Положение спас Пол. Он представился, а потом вежливо заметил – сначала на безупречном мандаринском, а потом и по-кантонски, – что это прекрасно, когда брату и сестре есть чему поучиться друг у друга, даже в столь почтенном возрасте. А потом, как бы между прочим, предложил свои услуги в качестве переводчика.

Да Лун смерил высокого иностранца долгим подозрительным взглядом. Неожиданно лицо его просветлело. Он улыбнулся, поблагодарил их всех за визит, отметив, какая радость для него, да и для всего его семейства, видеть Кристину в этом доме. Выразил надежду, что путешествие было не слишком утомительным и их встречей управляют счастливые звезды. Извинился, что не смог встретить их в аэропорту сам, и порадовался, что Инь-Инь удалось без промедления доставить столь дорогих гостей к нему домой. Потому что, как гласит китайская поговорка, никто не блуждает так долго, как тот, кто думает, что знает дорогу.

Из всего сказанного Кристина поняла только отдельные слова. Но и после того, как Пол перевел, не сразу смогла уловить смысл витиеватого китайского приветствия.

Да Лун пригласил их в дом. В просторных, скудно меблированных комнатах царил полумрак. На окнах для защиты от солнца висели куски темной ткани. У самой двери стоял стол с четырьмя стульями. На нем, среди чашек и вазочек с печеньем и конфетами, дымился чайник. В другом углу темнел диван, напротив него большой телевизор, ночной столик и кровать. Было тепло, но не жарко, пахло больницей. На кровати лежала женщина – жена Большого Дракона.

Да Лун, по-видимому, не имел намерений показывать им свое жилье. Просто пригласил сесть, а Инь-Инь разлила по чашкам чай и предложила печенье. Да Лун достал откуда-то коробку с конфетами и протянул Кристине:

– Б…бери… Твои любимые.

Пол перевел. Кристина с удивлением смотрела на бело-голубые прямоугольнички с изображением зайца. В них оказались пралине из горького черного шоколада, начиненные темной несладкой нугой, вполне сносной на вкус. Да Лун заметил смущение сестры:

– «Б…белый кролик». Р…раньше ты любила их, п…помнишь?

Кристина не поняла ни слова, это было ужасно. Она вопросительно посмотрела на Пола, тот повторил слова Да Луна по-кантонски.

Кристина покачала головой. Брат уставился на Пола, как будто усомнившись в правильности перевода.

– «Б…белый кролик»… – повторил он еще раз.

Нет, она не помнила. Никаких белых кроликов. Только огромного бескрылого ворона, который вдруг вскочил на подоконник, да так и не смог взлететь.

В этот момент из противоположного угла послышались хрюкающие звуки, перешедшие в жалобный скулеж. Инь-Инь подошла к кровати, протерла влажным полотенцем лоб больной, поднесла стакан воды, подняла женщине голову, помогла отпить. Потом присела рядом на корточки и взяла ее за руку.

На ночном столике рядом стоял CD-плеер. Инь-Инь вставила диск и нажала кнопку. Вскоре комнату наполнили звуки фортепианно-скрипичного дуэта.

– Минь Фан, моя жена, – кивнул Да Лун в сторону женщины.

Та, казалось, расслышала свое имя. И слово «тай-тай» – жена.

– Что с ней? – спросила Кристина, старательно выговаривая каждое слово.

Но Да Лун снова перевел глаза на Пола:

– Б…больна. М…музыка ее успокаивает.

– Чем больна?

– В…врачи точно не знают. П…подозревали эпилепсию, п…потом инсульт. Г…говорят, никакой надежды, н…но я не верю… з…здешним врачам, – добавил он после паузы.

Кристина и Пол переглянулись. Она ждала продолжения, потому что уже поняла, к чему клонит Да Лун. Но он молчал.

– И в этом причина вашего приглашения? – тихо спросила она, и брат кивнул, не поднимая на нее глаз. – Ты решил, что твоя мэй-мэй, маленький босоногий доктор, сможет ей помочь? – (Он снова кивнул.) – Да Лун… – слова застревали у Кристины в горле, – видишь ли… я не врач.

– Не врач? – пробурчал Да Лун, все еще не поднимая головы.

Он как будто не был даже разочарован, а только еще ниже опустил плечи, словно в ожидании следующего удара.

– Нет, Да Лун… Нам с мамой тяжело пришлось в Гонконге первое время…

Черт, что, в конце концов, она пыталась ему объяснить? Что детские мечты не всегда сбываются? Что жизнь порой тоже вносит свои коррективы?

– Видишь ли… у меня не было возможности выучиться на врача… Сейчас у меня туристическое бюро.

– Т…туристическое б…бюро? – переспросил Да Лун. – Т…ты не любишь к…конфеты с белым кроликом на обертке, у т…тебя т…туристическое б…бюро… – пробурчал он, обращаясь скорее к самому себе.

Кристина все еще не решалась взять его за руку.

– Как давно болеет твоя жена? – спросила она.

Но Да Лун будто погрузился в транс. Он сидел, ритмично покачиваясь всем туловищем, и не сводил глаз с пальцев Кристины.

– Не так долго, – ответила за отца Инь-Инь. – Лежит чуть больше двух месяцев. Мама всегда была очень здоровой женщиной, не помню, чтобы она когда-нибудь болела. Даже не простужалась. И вдруг такое.

– В…все началось с д…дрожи, – подхватил Да Лун. – А п…потом она стала спотыкаться, как будто не могла держать равновесие. Я п…предупреждал ее… но она не слушала… Г…говорила, что все хорошо… А через два дня я уже не мог понять, что она говорит. В…вечером не смогла удержать палочки для еды, и миска с рисом выскользнула у нее из рук на пол. Утром я отвез ее в город, к врачу. Но там ей вдруг снова с…сделалось хорошо. Ни д…дрожи в руках, ни давления. П…пульс, язык – все в норме. С…судороги начались, как только мы вернулись домой. Ее трясло. Она к…кричала от боли. П…падала, каталась по земле… А я с…стоял рядом и ничего не мог с…сделать.

Да Лун замолчал. Он произнес свой монолог довольно быстро и внятно. Пол едва успевал за ним переводить. Инь-Инь подлила чая.

– Ее п…парализовало, – продолжил Да Лун. – Я тут же вызвал такси и отвез ее в Иу, в клинику. Там она пробыла три недели. Чем только не пичкали ее доктора, какие только обследования не проводили – ее состояние все ухудшалось. Теперь она не может ни слова сказать, ни пальцем пошевелить. Она ослепла. Врачи говорят, что и оглохла, но это не так. Наконец в больнице сказали, что больше ничего не могут для нее сделать. Она лежачая, у них нет возможности держать ее в клинике. Мне пришлось забрать ее домой. Они привезли ее сюда на «скорой» и уложили на кровать. Они ее бросили. Можешь себе представить, мэй-мэй? Бросить живого человека, который еще дышит? Я – нет, я так и сказал им. Я ее не брошу. Они назвали меня сумасшедшим. Сказали, что им очень жаль, но я должен смотреть правде в глаза. Результаты обследований только подтверждают ее полную безнадежность. Никакой надежды, слышишь, сестра? Но я не сдамся. Любящее сердце не принимает смерти. Она жива, слышишь, сестра! Минь Фан ест, пьет… Кто знает, что она еще делает? Они понятия не имеют, чем она болеет, как же они могут утверждать, что она безнадежна? Это же б…бред какой-то! П…понимаешь, сестра? – Даже замолчав, Да Лун не мог успокоиться и, задыхаясь, все еще рубил ладонью воздух. Потом перегнулся через стол, словно решился поведать Кристине самое главное. – Я… я уверяю тебя, сестра. Их т…тесты – сплошной обман. Я думал, ты стала врачом. Какой я дурак! Я не сомневался, что ты работаешь в современной клинике в Гонконге. Я так надеялся, что т…ты сможешь ей помочь.