Иисус Христос или путешествие одного сознания (Часть 2) - Михаил Белов

У нас сломался телевизор. Мастер, которого привел мой сосед по двору, был 75 года рождения. Посмотрев телевизор, он заменил одну сгоревшую лампу, и, почистив ПТК (переключатель каналов) от пыли, заменил его пружину. Для чистки ПТК он брал его на вечер домой. Вечером следующего дня, сделав, он объявил цену:

- 40 тысяч.

Я расчитывал, тысяч на пять, на семь.

- Это много, - сказал я. - Давай, 20.

- Нет, - ответил он.

Матушка и сосед насели на меня - "отдай". Я не стал им сопротивляться, но чувство несправедливости расчета осталось. Встретившись со временем с парнем во дворе, я сказал ему:

- Я купил еще один телевизор с подобной поломкой. Давай, ты его починишь, и у меня к тебе останется прежнее отношение".

- Я впервые вижу, что заказчик назначает цену, - заявил он.

- А я впервые вижу такую цену за такую работу - сказал я.

- Вот что - давай, я сниму у тебя свои запчасти и возвращаю тебе деньги, и мы с тобой расходимся.

- Давай.

Во время разговора парень, почувствовав мою открытость с кажущейся слабостью, что-то смекнул. Я почувствовал, что-то недоброе. Когда он пришел и протянул мне деньги, их оказалось 50 тысяч. Мне показалось, что он проверяет мою совесть.

- Здесь десять штук лишних, - сказал я. Он, заулыбавшись, отвел от меня сосредоточенный взгляд. Снимая детали, он меня постарался уязвить, немало удивив, ведь можно было разойтись в простоте. Я не чувствовал в нем вообще для себя никакого врага и поэтому опешил от всей души и ответил ему как бы нехотя - лишь бы он не продолжал и не заблуждался. Он собрался, было, уходить. Чувство и ситуация подсказывали мне пересчитать деньги, лежащие пока тут же рядом. Их оказалось 40 тысяч. Я посмотрел ему в глаза. Он, не поняв моего взгляда, тяжело вздохнул, как будто внутри у него оборвалась какая-то надежда, и пошел обуваться. После его ухода я вспоминал подробности того, как под таким же напористым взглядом - отношением меня обсчитал в Москве один парень на полцены от назначенной мной.

Мы разошлись. Второй телевизор вскоре я продал парням-рабочим. А наш - после того, как его отремонтировал другой мастер за двадцать тысяч, сломался. Перегорело две лампы, сумма стоимости которых 26 тысяч. Глядя на черные энергетические полосы, тянувшиеся со стороны двора к панели телевизора, я чувствовал в них дух первого мастера. Выигрыш в деньгах я получил только за счет продажи второго телевизора.

Впоследствие, спустя несколько лет я понял, что просто был невнимательным.

Это был самый мучительный период моей жизни. Мучительный по парадоксальности переживаемого. Я мог к Павитриным идти, но не мог себе этого позволить. Я не чувствовал никаких преград для этого и меня тянуло к ним так, что я едва находил в себе силы себя удержать. Но я вынужден был мыслями искать зацепки - причины у себя в голове, чтобы к ним не ходить. Находя эти зацепки, вскоре за текущими делами я забывал, что принял решение к ним не ходить, и через некоторое время опять бился в сомнениях идти - не идти.

Как и в 88 году я опять начинал плевать при нахождении невдалеке от меня человека. Не играли роли ни расстояние, ни препятствие, ни время суток. Иногда я даже по тому, что плевал, понимал, что сейчас из-за угла или поворота дороги появится человек. И он появлялся неизменно. Оставалось только поражаться интуиции Павитрина, задающего моей правой и большей половине тела свой образ действий. У меня в памяти стояло то его сплевывание передо мной осенью 93 года. При этом правая половина тела, воспринимая сигнал в моих ощущениях, оставалась подобно состоящей из неживой плоти.

Я начал замечать противоречия, возникающие у меня при сплевывании. Еще в 89 году у П. Иванова прочитав, что для выработки слюны в организме работает целая фабрика, я стал относиться к слюне рачительно, освобождаясь от нее вовне лишь по утрам, если была необходимость, иногда при ОРЗ и после работ в запыленных помещениях. Сейчас же я начал чувствовать к своей слюне отвращение. Если я раньше приучал себя глотать и содержимое носа при простудах, замыкая себе физиологическую цепь обмена веществ, то сейчас даже безобидное содержимое горла, которое в момент его сублимирования я собирался проглотить после его собирания во рту, вызывало у меня однозначное желание его сплюнуть. Если даже вопреки желанию я глотал его "для замыкания физиологической цепи" - для здоровья - то его прохождение по пищеводу до желудка после выработавшегося к нему отношения отбивало у меня желание повторять этот опыт. Энергетика уже проявившейся эмоции была ужасной.

Способность излучать взглядом отрицательную энергию дала мне возможность нейтрализовать тот огонь, который жег мое правое полушарие точку на правом виске. При этом я старался как можно меньше думать об источнике того огня. Я нейтрализовал сам огонь. Этот огонь был мне неудивителен. Во время последней встречи школьных друзей я увидел длину взгляда Вадима - когда его духовное тело - само его "я" вылетело из его глаз, во время выражения им своих эмоций на чью-то шутку. А как-то во время обмена духовным опытом он мне сказал, что в скором времени взглядом он будет ронять небольшие предметы. Я об этом если и задумывался, то в далеком детстве и иногда сейчас в виде мечты, к которой я, может быть, когда-нибудь приду после разрешения своих насущных проблем.

Деревянность моей правой щеки создавала для меня еще одну проблему необходимости энергетической защиты, а необходимость духовной свободы от Павитрина не освобождала меня от необходимости хоть как-то думать о нем. Во всех личных отношениях я был свободен от него, но это не освобождало меня полностью от необходимости иногда думать о нем. Мне нужно было думать о своих контрдействиях его контрдействиям мне. Да и просто простое любопытство узнать, в каких проблемах по отношению ко мне бьется этот супраментал. Но попытка начать о нем думать мгновенно обжигала мое любопытство и правое полушарие. Я просто не мог мыслями о нем высунуться из себя, открывая для себя, что мышление о человеке - это настрой на его энергоинформационную волну. Волна же Павитрина по отношению ко мне была засорена. Каким бы человек ни был все равно закрытие на него глаз - это убийство жизни. Я же был готов на любые отношения, но из-за такого отношения к себе вынужден был в течение всего этого лета в себе совершать подобное и совсем не ненастоящее убийство Павитрина. Но он для меня сделал все, чтобы к этому я оказался способен.

Как пробиться к сверхсознательному, когда твоя голова полностью загружена, а первоначальные позывы сверхсознательного подобны дуновению ветра. Когда иные посылы, ошибиться в которых невозможно, ложатся на голову не дуновением ветра, а дуновением из калорифера, за которым не слышно дуновения ветра. И как после этого поверить, что следующее дуновение принадлежит ветру? Но иногда наступало затишье. Делать все равно что-то было надо. Как-то лениво наступало чувство голода. Когда я его утолял, оно также лениво проходило. Ничего не делать было невозможно, но и делать ничего не хотелось.

Я понимал, что они немудры. Что, если они считают меня больным, посыл в мою сторону отрицательной энергии меня лишь спровоцирует на худшее.

Тело было разбито на несколько отсеков. Только что я исходил на нервы, как заплывая в другую половину тела, тонул в покое и гармонии. Прошло 2 недели после моего последнего звонка Павитрину. Боль в правом полушарии, как практически и во всем моем существе, не прекращалась. Как и чувство раскаяния за свое отношение к Павитрину. Понятно, что на все это я не обращал внимания. Однажды вечером я почувствовал, что у него происходит переосмысление моего поведения. Мое правое полушарие стала накрывать теплая волна, вызывающая у меня сострадание к себе с небольшим уколом. Я понимал что сострадание ко мне вызывает контраст человеческого отношения, накрывающего мою болящую рану. Одновременно с этим я услышал голос: "Иди!" Он был сказан голосом Павитрина так, будто я рвался туда идти, хотя я с радостью бы пошел, чтобы покончить с этим выяснением отношений. Вечером я опять почувствовал себя прозрачным. Я вышел на улицу и пошел на троллейбус. Я чувствовал, что меня, пусть несильно, но тянет назад Мать - мудрость, правящая миром, дух святой. Я осознавал, что этот фрагмент Матери принадлежит Павитрину его филиалу в моем поле. Идти не хотелось. Я чувствовал некоторое унижения от этого своего прихода. Тем не менее до остановки троллейбуса я дошел. Сесть в троллейбус меня остановил голос, мелькнувший мыслью в моей правом полушарии: "Не ходи!" Я не смог отдифференцировать его происхождение. Он был очень похож на посланную мне самим Павитриным идею. Я не мог его не послушаться. Я ведь не хотел ему навязывать себя.

Время было вечернее. По идее, они должны были только приехать с огорода. Я верил Учителю и слова Сатпрема о том, что не послушавшийся голоса рискует попасть в несчастье, продолжали надо мной довлеть. Я не знал кому мне верить: Учителю или обстоятельствам. Прошло 2 дня. Как и в прошлом году, я думал, что он придет ко мне в ближайшее время. Но в этот день вечером из района печени я увидел неживую структуру, лентой выходящую вперед, которую можно было назвать голосом. "Не ходи к Павитрину". Я чуть не подпрыгнул от радости. Она была точной копией того январского голоса, который мне сказал о несовершенстве Павитрина, о том, чтобы я не показывал ему все - всю книгу - мой выход из весеннего психоза 94 года. Этому голосу можно было верить. Я был почти уверен, что он был производным отношения Павитрина ко мне, - полевой структурой, передавшейся мне из-за его соответствующего отношения ко мне. Но сильно я об этом не задумывался. Как бы то ни было, этот голос в январе меня спас, можно сказать, от смерти, если проследить, к чему меня вело раскрытие души перед Павитриным. И сейчас ему можно было верить. Тем более, полное освобождение души давало ответы и на те вопросы, на которые я не мог ответить сейчас, а дело еще пока не шло к завершающему концу, и эти ответы мне пока были не к спеху. Точка опоры была найдена!