Питомка Лейла - Сергей Григорьев

Ипат совсем бросил хозяйство, неделями пропадал, спутался с цыганами, барышничал лошадьми, а может быть, и воровал их где-либо подальше от своих улусов, чтобы не плодить злобы в соседях. Бывало так, что ворочался он на новой тройке и в сбруе с набором и бубенцами и привозил Лейле богатые подарки, дорогое вино и небывалые яства. Тогда Лейла собирала в свой запущенный дом товарищей и товарок: тут поднимался на всю ночь пляс, песни и пьяная гульба. Подарки, привезенные Ипатом, переходили в руки товарок. «Пляши, Ипат! — кричала Лейла, — может быть, и допляшешься!»

После нескольких дней и ночей разгула Ипат являлся полубезумный в контору и умолял управителя: «Если с ней ничего не можешь сделать, сделай что-нибудь со мной! А то я натворю, что и сам не знаю!»

Ипата запирали под арест в трубной, а часто при том и били. Отсидев несколько дней на хлебе и воде, Ипат говорил: «Довольно!» Его выпускали. Угрюмый и молчаливый он проводил несколько дней дома, что-то пытался ладить по хозяйству, но все у него выпадало из рук — топор, веревка, вилы, цеп. Тогда взяв в руки кнут и свистнув им в воздухе, Ипат кричал товарищу: «Запрягай!» Товарищ спешил исполнить приказание хозяина. Лишь лошади готовы, вскочит Ипат на облучок, свистнет, гикнет — и опять пропал на неделю…

Так сложилась жизнь питомцев в горяновском поселении. Она была совсем не похожа на ту образцовую во всех отношениях жизнь, какую им думали устроить опекуны. По слухам, доносам и рапортам управителей, горяновское поселение представлялось очагом неистового бунта. Но круто поступить с питомцами было невозможно. Мария Феодоровна в рескриптах своих продолжала осыпать питомцев милостями, а когда с нею попытались осторожно заговорить о горяновскнх происшествиях, она не хотела верить.

Выход был найден: горяновским питомцам приготовили ссылку — их решили всех разом переселить в саратовскую глушь.

Для нового поселения было выбрано место — близ Волги и Саратова, на горной стороне. Тут Лоде выбрал большой участок из владения города, мерою более двадцати тысяч десятин. Городу заплатили не деньгами, а билетами сохранной казны. Участок состоял из никогда еще не паханной степи и векового леса. На купленной земле предполагалось поселить не только горяновцев, но и новых питомцев с тем, чтобы на каждую душу приходилось 15 десятин. Горяновские питомцы должны были быть первыми засельщиками новых колоний воспитательного дома.

На устройство питомской колонии ассигновали достаточно средств. У Лоде и его помощником даже нехватало возражения, как и куда заколотить деньги. На приобретенном участке было не мало удобных мест для поселения. Лоде выбрал, словно нарочно, такое место, которое потребовало больших работ — с оврагами, лесом и даже небольшим болотом, что в той местности редкость. Здесь-то Лоде и решил устроить центральный поселок для питомцев из Горянова. Лес по оврагам вырубили. Овраги засыпали и выровняли место. Для спуска болота нарыли канав, а осушенную площадь определили под свалку строительного мусора. Много хлопот строителям доставлял большой родник в вершине оврага. Студеный ключ бил такой сильной струей, что на нем Лоде советовали поставить водяную мельницу. Но по плану, невдалеке от ключа предполагались общественная рига и гумно. Лоде опасался, что питомцы, работая в риге и вспотея, станут пить холодную воду и будут простужаться. Поэтому ключ загрузили камнем и засыпали землей. Ключ несколько раз прорывался, его усмиряли новою засыпкой, и, наконец, ключ затих и ушел под землю, найдя себе иную дорогу. О ключе вспомнили потом, когда начали рыть для поселения колодцы — в них вода оказалась горько-соленая, а в речке Идолге вода летом зацветала и портилась. Пробовали, спустя время, отыскать уничтоженный родник и не могли.

Поселение строилось по аракчеевским образцам. Если на месте, намеченном для дома, приходилась низинка, то под дом ставили настолько высокий кирпичный фундамент, чтобы окна домов шли по улице ровно, а коньки крыш находились точно в одном уровне — по нитке. Для управления построили великолепную усадьбу — четырехэтажный дом для управления, отдельные дома для управителя, для пожарной команды, школу и мастерские. К усадьбе примыкали солидно построенные службы — коровники, конюшни, птичники. Построена была церковь, четыре бани, склад и хлебный магазин, кузница, слесарня и на речке мельница. Позади дома управляющего заведен фруктовый сад с теплицею и парниками. Улица в поселении была шириною чуть не в полверсты, дом от дома отделялся большими прогалами: два дома составляли квартал; широкие проулки разделяли квартал; каждые два дома имели в отдалении на улице хлебный амбар, разделенный пополам. Все вообще постройки новой колонии были произведены необыкновенно добросовестно. Так солидно в ту пору не строились даже в городах купцы. Там, где надо было положить доску, клали полубрусину. Железные крючья, петли, болты и все тому подобное было в два раза толще, чем нужно. По обеим сторонам улицы вымостили кирпичом широкие гладкие тротуары, насадив по их бокам бульвары из берез и лип.

К приезду питомцев щепу и мусор подобрали, улицу вымели. Нанятые немцы-колонисты ранней еще весною подняли степь и посеяли для питомцев пшеницу, рожь, овес и просо. Ко времени приезда питомцев хлеба уже колосились. Наняли и поселили при управлении кузнецов, слесарей, бондарей, колесников, портных, сапожников и плотников. Под большою вывеской с изображением пеликана открылась кредитная касса, на складе которой имелись масло, соль, мыло, сальные свечи, деготь, колеса, топоры, косы, серпы, ткани, тесьма, нитки, иголки, кожевенный товар и пр., и пр., и пр. — все, что нужно в хозяйском быту.

Горяновским питомцам велено было продать все движимое имущество и скот, кроме лошадей. Весною питомцы тронулись на новое жительство.

Генерал был в полном расцвете сил. Горяновские хозяйки не захотели с ним расстаться, желая получить от него приплод и в новом стаде. Быка решили гнать с собой в Саратовскую губернию. Генерал ни за что не хотел итти привязанным за телегой. Его пришлось гнать впереди всего обоза — он привык ходить впереди стада. Пыль ему была несносна. А если Генерал среди пути-дороги решал отдохнуть, то уж его нельзя было заставить итти ни кнутом, ни палкой. Тут же, подчиняясь Генералу, становился табором и весь обоз переселенцев.

Это было не обычное крестьянское переселение, а какое-то торжественнее шествие. Впереди обоза сновали верховые сотские и десятские, предупреждая о приближении питомского каравана. Еще дальше скакал, устраивая все, что нужно, местный капитан-исправник…

Встречному обозу сотские махали и кричали:

— Прочь! Сворачивай с дороги! Питомцы едут!

Изумрудные травы, по мере того, как караван питомцев уходил дальше, к югу и востоку, серели. Это не нравилось Генералу. Он все чаще останавливался и, обернувшись назад, грустно мычал. Весь питомский поезд останавливался вслед Генералу. К нему собирались хозяйки и, жалея быка, судили и рядили о том, много-ль радости ждет их на новом месте. Однажды бык совсем заупрямился и повернул обратно. В караване произошло смятение. С передовых возов кричали:

— Поворачивай обратно!

Ипат вез Лейлу и товарищей своих с малолетками на большой телеге, запряженной тройкой в колокольцах и бубенцах. Все питомцы ехали принарядившись, как на ярмарку. Лейла была в этот день в новом красном сарафане. Увидев что Генерал повернул обратно, Лейла соскочила с повозки и поманила быка за собою. Привлеченный красным цветом сарафана, Генерал пошел за Лейлой, а вслед им двинулся снова и весь обоз. С той поры, лишь Генерал остановится, вспомнив изумрудные горяновские луга, кликали Лейлу — и бык послушно следовал за ней. Народ сбегался смотреть на дивный караван. Молва далеко опережала питомцев — идет-де пригожая цыганка в красном сарафане сборами, а за нею матерый бык, и ведут за собой несчетное число кибиток с каким-то народом; сидят люди на телегах, важничают, поют веселые песни — видно, сыты и пьяны…

Генерал пошел за Лейлой.

Земли дальше к югу сделались пустынны. Открылись бугристые степи, еще не знавшие плуга, покрытые высоким ковылем. Близилась Волга — и вот она, наконец, блеснула вдали в тумане синим стеклом…

На границе новых владений питомцев встретил опекун Арсентьев, в придворном мундире, в ленте, звездах и орденах. Он поджидал обоз новопоселенцев на дороге, окруженный служащими нового управления, и держал в руках хлеб-соль. Тут же был и управитель Лоде.

Генерал в это утро был особенно не в духе, и Лейле пришлось вести его за собой с раннего утра. Арсентьев был удивлен, что впереди обоза идет к нему навстречу цыганка, хотя и запыленная и грязная, но прекрасная собою, а за нею следует бык.

Лейла, подойдя к Арсентьеву, остановилась. За нею остановился и Генерал, а за Генералом стал и весь обоз. Питомцы не слезали с телег, кричали, пели песни, галдели, играли на гуслях и балалайках, пиликала из одной кибитки даже редкая еще и новая в то время гармония.