Лирика - Афанасий Фет

4 ноября 1887

Гаснет заря в забытьи, в полусне.Что-то неясное шепчешь ты мне:Ласки твои я расслушать хочу, –«Знаю, ах, знаю», – тебе я шепчу.

В блеске, в румяном разливе огня,Ты потонула, ушла от меня;Я же, напрасной истомой горя, –Летняя вслед за тобою заря.

Сладко сегодня тобой мне сгорать,Сладко, летя за тобой, замирать...Завтра, когда ты очнешься иной,Свет не допустит меня за тобой.

29 декабря 1888

Чуя внушенный другими ответ,Тихий в глазах прочитал я запрет,Но мне понятней еще говоритЭтот правдивый румянец ланит,Этот цветов обмирающих зов,Этот теней набегающий кров,Этот предательский шепот ручья,Этот рассыпчатый клич соловья.

30 января 1890

Запретили тебе выходить,Запретили и мне приближаться,Запретили, должны мы признаться,Нам с тобою друг друга любить.

Но чего нам нельзя запретить,Что? с запретом всего несовместней –Это песня: с крылатою песнейБудем вечно и явно любить.

7 июля 1890

Мы встретились вновь после долгой разлуки,Очнувшись от тяжкой зимы;Мы жали друг другу холодные руки,И плакали, плакали мы.

Но в крепких незримых оковах сумелиДержать нас людские умы;Как часто в глаза мы друг другу глядели,И плакали, плакали мы!

Но вот засветилось над черною тучейИ глянуло солнце из тьмы;Весна, – мы сидели под ивой плакучей,И плакали, плакали мы!

30 марта 1891

Долго еще прогорит Весмера скромная лампа,Но уже светит с небес девы изменчивый лик.Тонкие змейки сребра блещут на влаге уснувшей.Звездное небо во мгле дальнего облака ждет.Вот потянулось оно, легкому ветру послушно,Скрыло богиню, и мрак сладостный землю покрыл.

<<1842 >>

Что за вечер! А ручейТак и рвется.Как зарей-то соловейРаздается!

Месяц светом с высотыОбдал нивы,А в овраге блеск воды,Тень да ивы.

Знать, давно в плотине течь:Доски гнилы, –А нельзя здесь не прилечьНа перилы.

Так-то все весной живет!В роще, в полеВсе трепещет и поетПоневоле.

Мы замолкнем, что в кустахХоры эти, –Придут с песнью на устахНаши дети;

А не дети, так пройдутС песнью внуки:К ним с весною низойдутТе же звуки.

<<1847 >>

<<...>> Я люблю землю, черную рассыпчатую землю, ту, которую я теперь рою и в которой я буду лежать. Жена набренькивает чудные мелодии Mendelson'a, а мне хочется плакать...

Сегодня засадил целую аллею итальянских тополей аршин по 5 ростом и рад, как ребенок. <<...>>

А. А. Фет. Из письма Л. Н. Толстому

12–14 октября 1862 г.

<<...>> Когда мы за Нейхаузеном, перешедши через мосток, очутились на русской земле, я не мог совладать с закипевшим у меня в груди восторгом: слез с лошади и бросился целовать родную землю. <<...>>

А. А. Фет.

«Ранние годы моей жизни».

Я люблю многое, близкое сердцу,Только редко люблю я...

Чаще всего мне приятно скользить по заливуТак – забываясьПод звучную меру весла,Омочённого пеной шипучей, –Да смотреть, много ль отъехалИ много ль осталось,Да не видать ли зарницы...

Изо всех островков,На которых редко мерцаютОгни рыбаков запоздалых,Мил мне один предпочтительно...Красноглазый кроликЛюбит его;Гордый лебедь каждой весноюС протянутой шеей летает вокругИ садится с размахаНа тихие воды.

Над обрывом утесаРастет, помавая ветвями,Широколиственный дуб.Сколько уж лет – живет соловей!Он поет по зарям,Да и позднею ночью, когдаМесяц обманчивым светомСеребрит и волны и листья,Он не молкнет, поетВсе громче и громче.

Странные мыслиПриходят тогда мне на ум:Что это – жизнь или сон?Счастлив я или только обманут?

Нет ответа...Мелкие волны что-то шепчут с кормою,Весло недвижимо,И на? небе ясном высоко сверкает зарница.

<<1842 >>

Скучно мне вечно болтать о том, что высоко,прекрасно;Все эти толки меня только к зевоте ведут...Бросив педантов, бегу с тобой побеседовать, другмой;Знаю, что в этих глазах, черных и умных глазах,Больше прекрасного, чем в нескольких стахфолиантах,Знаю, что сладкую жизнь пью с этих розовых губ.Только пчела узнает в цветке затаенную сладость.Только художник на всем чует прекрасного след.

<<1842 >>

<<...>> Говорят же нам поэты, что они летают, как пчелы, и приносят нам свои песни, собранные у медоносных источников в садах и рощах Муз. И они говорят правду: поэт – это существо легкое, крылатое и священное; и он может творить лишь тогда, когда сделается вдохновенным и исступленным. <<...>>

Платон. Из диалога «Ион».

Я жду... Соловьиное эхоНесется с блестящей реки,Трава при луне в бриллиантах,На тмине горят светляки.

Я жду... Темно-синее небоИ в мелких и в крупных звездах,Я слышу биение сердцаИ трепет в руках и в ногах.

Я жду... Вот повеяло с юга;Тепло мне стоять и идти;Звезда покатилась на запад...Прости, золотая, прости!

<<1842 >>

Здравствуй! тысячу раз мой привет тебе, ночь!Опять и опять я люблю тебя,Тихая, теплая,Серебром окаймленная!Робко, свечу потушив, подхожу я к окну...Меня не видать, зато сам я все вижу...Дождусь, непременно дождусь:Калитка вздрогнет, растворяясь,Цветы, закачавшись, сильнее запахнут, и долго,Долго при месяце будет мелькать покрывало.

<<1842 >>

Друг мой, бессильны слова, – одни поцелуивсесильны...Правда, в записках твоих весело мне наблюдать,Как прилив и отлив мыслей и чувства мешаютРучке твоей поверять то и другое листку;Правда, и сам я пишу стихи, покоряясь богине, –Много и рифм у меня, много размеров живых...Но меж ними люблю я рифмы взаимных лобзаний,С нежной цезурою уст, с вольным размером любви.

<<1842 >>

О ПОЦЕЛУЕ [6]

Значение каждой вещи обусловлено местом, занимаемым ею в цепи причинности, будет ли последняя состоять из умственных оснований или материальных причин. Не зная условий, при которых делается вопрос, невозможно знать, на что ответить. Что касается до нас лично, то, не зная ответа, мы неспособны скрывать наше незнание, а тем более в виде искомого предмета преднамеренно подставлять его синоним: выставляя, например, в заглавии неразрешимый вопрос: что такое жизнь – сводить дело на то, что мировая жизнь, заключая в своей божественной непостижимости в числе прочего и нас, не стоит никакого внимания и не есть жизнь, которая сводится в конце концов на людское житие, т.е. человеческие деяния на поприще этики.

На вопрос о поцелуе, представляющем одно из крупных явлений жизни, невозможно отвечать, не заговорив о самой жизни. Отвечая на него, мы боимся не тех, которые, правильно поняв наши слова, будут бранить нас, а скорее тех, которые, не поняв сказанного, способны нас хвалить.

Прибегая для краткости к сравнению, представим себе жизнь мироздания в виде цветущей и доступной нашим чувствам долины, с одной стороны, и с другой – в виде недоступной взорам горной вершины, теряющейся в облаках. Невзирая на такую недоступность, мы знаем несомненно, что с этих невидимых вершин нисходит к нам живительная влага, без которой жизнь в долине невозможна. И насколько нам показалось бы нелепым утверждение, что водопады беспричинно сами собой порождаются на уступах, с которых падают, настолько же неосновательно кажется нам сказать про те или другие явления, что они, не истекая из трансцендентального мира, возникают сами собою. Но, проникнув в храмину основных причин, т.е. творчества мировой воли, не позволим себе бессмысленного вопроса: почему эта воля хочет в данном случае того, а не другого? Если эта воля, осуществляясь всюду, даже в мире неорганическом, желает бытия, то на самой границе органического мира она уже к желанию бытия присоединяет желание воспроизведения себя в потомстве. Мы не только напрямик отказываемся отвечать, почему воля хочет того или другого, но отказываемся даже понимать и то, что, несомненно, происходит у нас перед глазами. Ибо сплошь да рядом происходит не только невероятное, но логически невозможное. Прибегайте к какой угодно диалектике, но – яйцо содержит не только будущую курицу или петуха, но и бесконечный ряд их потомств. Другими словами, тесно ограниченная скорлупа содержит в себе безграничный ряд птичьих поколений, что представляет логическое противоречие. Как бы то ни было, стремление к воспроизведению себе подобных резко отличает органический мир от неорганического, и сближение полов между собою есть путь, избранный природою для своей главной цели. Неотразимую прелесть, какою она окружила акт сближения и взаимного проникновения, Шопенгауэр называет преднамеренным обманом, без которого никто добровольно не взвалил бы на себя нередко непосильной семейной обузы. Мужчина, в первый раз инстинктивно потянувший себя за ус при виде незнакомой ему девушки, и девушка, прошедшая мимо него с опущенными глазами, уже стали на двух концах лестницы сближения; они еще сильнее его почувствуют, связанные друг с другом лентою, изображающею в котильоне вожжи; еще сильнее будет сближение, когда, отбросивши вожжи, он в вальсе обхватит ее талию, хотя бы и затянутую в корсет. Но болезненно возрастающий жар, не утоляясь новою степенью сближения, требует еще большего и инстинктивно находит его в поцелуе. Инстинкт в выборе своем непогрешим; невозможно придумать более наглядного и осязательного сближения, чем сближение жаждущих друг друга уст.