Разгневанная земля - Евгения Яхнина

Группа передовой молодёжи, к числу которой принадлежал и Гуваш, пыталась бороться с застоем в культурной жизни прессбургского общества, с жестокими цензурными ограничениями, мешавшими развитию национальной венгерской культуры. Обратила она внимание и на немецкий оперный театр; директриса его, госпожа Гох, угождая вкусам «золотой молодёжи»[13], не допускала на сцену произведений настоящего искусства. Тщетно обращались к госпоже Гох юраты и их друзья с просьбой освежить репертуар и обогатить его классическими произведениями. Госпожа Гох не внимала их просьбам. К тому же в один прекрасный день в городе стало известно, что без всяких оснований она уволила из театра популярного в Прессбурге венгерского дирижёра Се́дервари и заменила его никому не известным немцем, своим родственником. Это переполнило чашу терпения. Компания Гуваша, заручившись поддержкой друзей из богатой аристократической молодёжи, среди которых были также сторонники национального венгерского просвещения, решила перейти от слов к делу и проучить мадам Гох.

Сказано — сделано. Знатная молодёжь, располагавшая свободными деньгами, скупила билеты, раздала юратам и их друзьям. В назначенный день театр был переполнен.

Погас свет, занавес медленно пополз вверх, а когда он исчез совершенно, из ложи подали условный сигнал и партер начал «концерт». Пронзительные свистки слились с завыванием и беспорядочными криками сотен людей. В этом хаосе можно было лишь разобрать скандируемые слова: «Директрису на сцену!» Актёры убежали за кулисы, сцена оставалась две-три минуты пустой, но директриса не показывалась. Публика продолжала неистовствовать. Вдруг сверху стало спускаться большое полотно с женским портретом. Одновременно на сцене появилась директриса. Тотчас в неё полетели из партера тухлые яйца, гнилые яблоки, связки лука. Госпоже Гох не осталось ничего иного, как спастись бегством, и летящие ей вслед «снаряды» изрешетили сверху донизу женский портрет. Под общий дикий шум и свист занавес опустился, и публика даже не успела разглядеть, под чьим портретом искала себе защиты директриса театра.

Только час спустя, когда молодёжь собралась в кафе «Зелёный бук», стало известно, что портрет на транспаранте, который подвергся обстрелу тухлыми яйцами и гнилыми овощами, изображал императрицу Каролину Августу! Оказалось, что портрет был заготовлен ввиду предстоявшего дня рождения императрицы и директриса воспользовалась им для защиты от разбушевавшихся зрителей: она никак не ожидала, что публика осмелится пустить в ход тухлые яйца, рискуя угодить в лицо высочайшей особы.

Продолжение этой истории было тесно связано с Кошутом. К этому времени он приобрёл литографский станок, что позволило его рукописной газете получить ещё более широкое распространение. В очередном отчёте-письме Кошут использовал комическое происшествие в театре для пламенного комментария о плачевном состоянии национального театра, о помехах, чинимых развитию венгерской национальной культуры.

Тайные агенты полиции, следившие за почтовой перепиской частных лиц, перехватили литографированное письмо Кошута, в котором шла речь о скандале в театре, и переслали венским властям. Те начали действовать, и вскоре в отсутствие Кошута в его квартиру явились жандармы и унесли литографский станок. С трибуны Государственного собрания Кошут заявил протест, назвав действия властей оскорблением Государственного собрания, так как, будучи заместителем депутата, Кошут пользовался теми же правами неприкосновенности жилища, как и сами депутаты. Среди либеральной оппозиции сообщение Кошута вызвало большое возбуждение.

Но в это время более важные события отвлекли внимание Государственного собрания. В целом ряде комитатов начались аресты либеральных членов комитатских управлений. Против них было возбуждено дело об измене государству. Однако террор Меттерниха не принёс умиротворения. Напротив, выступления оппозиции стали ещё громче и резче. Кошут в своей рукописной газете выражал гнев страны.

«Преследование молодёжи и либералов, — писал он, — это настоящая парфорсная охота, с той, впрочем, разницей, что не псы нападают на волков, а, напротив, кровожадные волки грызут верных своему делу собак. Но пусть знают наши враги: счастье штыка переменчиво!»

Вскоре после рассылки нескольких десятков экземпляров этого номера рукописной газеты Кошут был арестован и препровождён в будайскую тюрьму.

Гуваш тотчас покинул Прессбург, уехав в деревню. Он сделал это вовремя: после его отъезда за ним приходила полиция.

Попав в объятия родителей после шумных перипетий в Прессбурге, Гуваш был счастлив окунуться в сельскую тишь. На первых порах он с жаром занялся своим поместьем, но скоро охладел к сельскому хозяйству и увлёкся фабричным производством.

С тех пор прошло более десяти лет, и вот теперь у Кошута наконец забрезжила надежда осуществить давнюю мечту — войти в Государственное собрание уже не доверенным лицом, а депутатом нижней палаты. Тогда он получит трибуну, с которой будет открыто бороться с противниками национальной независимости Венгрии. Однако борьба предстояла упорная, и надо было выступить во всеоружии.

Кошут решил посетить своего могущественного противника графа Фению до того, как начнётся предвыборная кампания, и предложить ему вступить в Общество защиты венгерской промышленности, во главе которой стоял граф Людвиг Баттиани. Если Фения, не поддерживавший до сих пор этого патриотического начинания, снова уклонится от вступления в общество, он тем самым разоблачит себя перед избирателями как враг развития отечественной промышленности. Если же популярности ради он даст согласие, это можно будет использовать для прославления патриотической идеи, за которую Кошут боролся уже много лет.

Гуваш чувствовал себя неловко перед старым другом: состояние дороги свидетельствовало о его хозяйской нерадивости. Он пытался оправдаться:

— Признаться, я давно не был здесь. Крестьяне, правда, не раз жаловались, что мост обветшал, но мы так привыкли к просьбам и жалобам, часто справедливым, что пропускаем их мимо ушей. А ведь Калиш в своих отчётах ежегодно выписывает расход материала на починку моста. Лес он сбывает, а денежки аккуратно кладёт себе в карман.

Кошут собирался что-то сказать, но тут вдруг раздался сухой треск под повозкой.

— Что случилось, То́нда? — спросил Гуваш кучера.

— Беда, барин! Рессора…

Путники вышли из накренившейся набок кареты.

— Вот по каким дорогам и на каких рессорах катится Венгрия! — сказал Кошут с досадой.

Однако владелец экипажа не склонен был в эту минуту размышлять о судьбе своего отечества. Он был озабочен случившейся бедой и суетился около повозки, сердито пеняя кучеру:

— Надо же смотреть, куда едешь! Видишь выбоину — объезжай! Не жалко тебе хозяйского добра!

— Эх, барин, барин, — забормотал кучер, — куда же объезжать-то? Дорога вся такая!

Кошут, молча слушавший препирательства Гуваша с кучером, не вытерпел и вмешался в разговор:

— Сетованиями беде не поможешь! Есть тут поблизости люди, которых можно позвать на помощь?

Упавший духом кучер сразу оживился:

— Как не быть! По ту сторону, недалеко от моста, живёт кузнец. Он вмиг починит. Тут и дела-то пустяки! Он так рессору исправит, что лучше новой будет!

Кучер выпряг лошадей, привязал их к передку и задку кареты и бегом отправился к кузнецу.

Оба путника, облокотившись на шаткие перила моста, задумчиво следили за быстрым движением воды.

— Тебе может показаться странным, — прервал молчание Кошут, — но с той минуты, как мы ступили на этот убогий мост, у меня пропала всякая охота вести переговоры с Фенией…

— Но отчего же?

Кошут окинул взглядом окрестность:

— Не могу определить это чувство точно. Но каждый раз, когда встречаю тупое равнодушие к возрождению нашей родины, меня душит злоба.

— Мы потому и едем в «Журавлиные поля», что Фения не наш союзник, — заметил Гуваш. — Мало сказать — равнодушен! Этот мадьяр, пожалуй, деятельно мешает развитию Венгрии.

— Да разве один он! Подумать только, граф Сечени, тот самый «великий мадьяр», который первый заговорил в Государственном собрании на венгерском языке и добился его утверждения в качестве официального языка национального собрания, Сечени, инициатор создания Общества защиты венгерской промышленности, теперь пугается всякого новшества, связанного с мадьяризацией. А ведь когда-то я поклонялся этому человеку, верил в него…

Это была правда. В недавнем прошлом союзники, Кошут и Сечени теперь резко разошлись во взглядах. Кошут имел мужество сказать аристократам: «Я буду действовать с вами вместе и с вашей помощью, если вы на это пойдёте. Но, если понадобится, я пойду против вас!» Сечени принял это как вызов. В своей газете он предупреждал Кошута: «Опасность, самая страшна опасность таится в демократии. Ваше оружие — воображение и гнев, но они говорят больше сердцу, чем голове. Остерегайтесь! Политика чувств ввергает умы в заблуждение и приводит к гражданской войне».