Смерть сказала: может быть - Буало-Нарсежак

— Разрешите? — спросил он Меркюдье.

И, не дожидаясь позволения, снял трубку и попросил соединить его с Антрево. Ему сразу ответила Мари-Анн. Да, все в порядке.

Впрочем, Зина находилась рядом… ее подозвали. И Лоб расслышал ее бегущие шаги.

— О-о! Это вы, Эрве… Как мило с вашей стороны!

— Вы пришли в себя?

— Вполне. Знаю, я вела себя просто смешно. Когда вы появитесь снова?

— Приеду на уик-энд.

— Вы так сильно заняты?

— Дел еще невпроворот. А чем займетесь вы до моего приезда?

— Прогулками. Мадам Нелли согласна одолжить мне свою маленькую «симку». Мсье Нелли будет первое время меня сопровождать. Что за чудесные люди!

— Значит, настроение хорошее?

— Скажем, не слишком плохое.

— Зина, надо отвечать не так. Надо сказать: у меня чудесное настроение. Давайте… Попробуйте сказать: у меня чудесное настроение.

— У меня чудесное настроение.

— Звучит намного лучше. Вы делаете успехи. Постарайтесь хорошо спать.

— Постараюсь хорошо спать.

— О-о! Превосходно, моя крошка Зина… Передайте привет нашим друзьям.

Он повесил трубку, продолжая удивляться своей естественности, спокойствию. Но вскоре почувствовал, как впечатление непринужденности, легкости блекнет.

Вечером у него возникло желание написать Зине, но кончилось тем, что, взявшись за тетрадь, он подвел итог:

«Совершенно очевидно, что происходящее со мной банально и называется словом, известным всем и каждому. Но тогда одно из двух: либо я предоставлю событиям следовать своим чередом, либо порываю с ней всякие отношения. Если первое, тогда одно из двух: либо она любит меня, либо нет. Если она любит меня, я не тот мужчина, который возьмет ее в любовницы; но, с другой стороны, если я на ней женюсь, она не будет со мной счастлива, учитывая мое происхождение, среду, профессию, связи и, конечно же, характер. Если же она меня не любит, я готовлю себе испытания, которые серьезно скажутся на моем душевном равновесии… Значит, лучше порвать сразу. А это означает возвратиться в Женеву».

Отложив ручку. Лоб замечтался, вслушиваясь в шум, доносящийся из порта. Итак, все начинается заново. Вся его логика, создающая иллюзию реальности, призвана готовить почву для его бегства. Так уже было, когда он познакомился с Моникой. Не говоря уж о его побегах до этого… Он дописал решительной рукой:

«Я придерживаюсь своих принципов. Я дал себе зарок раз и навсегда — не связывать себя никакими путами».

Лоб закрыл тетрадь, обзывая себя последними словами: педант, синий чулок, евнух, чокнутый. Неизбежное свершилось. Он позвонил среди ночи в приемную отеля и сообщил, что обстоятельства вынуждают его срочно уехать. Затем тщательно составил телеграмму для передачи на почту, как только та откроется поутру.

«Срочно вызван Женеву тчк Невозможно уточнить продолжительность отсутствия тчк Чувством большой дружбы тчк Лоб».

Все! Теперь он хорошо понимал, как люди могут кончать самоубийством на заре. Он машинально запер чемоданы и был удивлен, очутившись на улице. Кофе в пустом баре; отъезд, крадучись, через город в тот ранний час, когда он больше выглядит общественным парком с безлюдными аллеями, — все это походило на какой-то бредовый сон. Он пожелал сделать нечто такое, чему противилась вся его душа. Счетчик отсчитывал километры, все более отдаляющие его от Зины. Цифры прыгали и на приборном щитке, и в его мозгу. Он выиграл. Он проиграл. Выиграл! Проиграл! Выиграл! Проиграл! Только ни о чем больше не думать.

Проезжая берегом Женевского озера, он чуть было не развернулся обратно, подумав, не без радости, что заболевает. «Я вполне способен, — сказал он себе, — довести до этого из-за собственной желчности».

Он чувствовал себя преотвратно и, проглотив две таблетки, улегся в постель. Телефонный звонок вырвал его из оцепенения, в которое он впал. Он узнал голос Мари-Анн, но далекий, заглушаемый тысячью потрескиваний на линии, что лишало его всякого тепла и почти что всякой реальности. Что? Почему она спрашивала, а не является ли его отъезд, столь неожиданный, лишь предлогом?

— Уверяю вас, — протестовал он. — Я сам удивился.

— Зина долго плакала. Мне неизвестно, что произошло между вами…

— Да ничего. Клянусь вам, ничего!

— Она такая тонкая натура. И я надеялась, что как для нее, так и для вашего блага… Уж вы не взыщите, я говорю с вами откровенно.

— Да что вы, право.

— Намерены ли вы вернуться?

— Знаете, в данный момент не могу сказать ничего определенного. Все зависит от дел на службе.

— Я уверена, что ваше присутствие благоприятно действует на состояние ее здоровья. Мы с ней вели долгие беседы… Она рассказала мне такое, что вам наверняка неведомо.

— Например?

— Нет. Только не по телефону. Несомненно одно — у нее была странная жизнь. Филипп и тот согласен с моим выводом, и тем не менее… Словом, подумайте… Мы уже перебрались на летние квартиры, в хутор. Если вы пожелаете к нам присоединиться, то доставите этим удовольствие всем без исключения. Ваша комната ждет вас. И поверьте… эта малышка вовсе не так проста. Вы же простите меня, правда?

— Напротив, я вам крайне признателен. До скорого свидания, надеюсь.

Но Лоб произнес последние слова с такой интонацией, что они делали его возвращение весьма проблематичным. Настойчивость Мари-Анн показалась ему неприличной. А ведь такая благовоспитанная дама! Возможно, ее просила позвонить сама Зина. Возможно, супруги Нелли его сурово осуждают — Лоба снова обуревали сомнения. Он задавался вопросами с таким пристрастием, что у него загудело в голове, как бывало с ним в ту пору, когда он готовился к устным экзаменам.

Два дня он провалялся в постели. Вздумай он выйти на улицу — он бы просто упал. В его холостяцкой квартире, из окон которой были видны лебеди, а вдалеке — струя фонтана, возвышавшаяся, подобно Эйфелевой башне, над гладью озера, с ее отсветами и пеной, он мало-помалу воссоздавал себя и опять становился таким, каким был: серьезным, энергичным и самоуверенным. По мере того как он заново окунался в атмосферу своих любимых книг, безделушек, досье, ситуация представилась ему в ином свете. Мари-Анн права. Зина хороша собой. Дочь знаменитого профессора! Женева приняла бы ее безоговорочно. Возможно, ей ставили бы в упрек, шепотком, отсутствие состояния. Ну и пускай! С другой стороны, Зина стремилась к спокойствию, стабильному положению в жизни. Он и забыл принять во внимание такой важный момент. В общем и целом, этот брак был вполне приемлемым. Тем не менее для вящей уверенности он написал Мари-Анн длинное письмо, где изложил свои сомнения и опасения.

«Не будь в жизни Зины чего-то такого, что от нас ускользает, мне кажется, я перестал бы колебаться. Но, похоже, она не желает посвятить нас в свою святая святых, несомненно из гордыни, и решила во что бы то ни стало скрыть от нас нечто вроде изъяна. Но именно это меня и удерживает от решительного шага. Допустим, правда откроется, когда она уже станет моей женой, — мне это будет стоить служебной карьеры. В любом случае говорить о том, что я на ней женюсь, — значит забегать далеко вперед: мне надо еще подготовить здесь почву и хотелось бы со всей определенностью знать, как следует воспринимать ее чувства. В этом отношении вы могли бы оказать мне неоценимую услугу, расспросив Зину с присущим вам тактом. Дайте ей почувствовать, что нашим планам серьезно навредила бы ее упорная скрытность…»

Лоб несколько раз перечитал текст письма, добавил парочку запятых. Письмо звучало несколько выспренно, но именно подобный стиль и подходил для такого адресата, как Мари-Анн. Повышенное чувство хорошего тона не позволит ей навязывать ему полезные советы.

Он стал ждать ответа с возрастающим нетерпением. Время от времени он проводил рукой по глазам, говоря себе: «Да как же я мог зайти так далеко? Это немыслимо. Девушка, о которой мне ничего не известно…» Он вспоминал их разговоры. Сколько любовников у нее было? Откуда у нее столь горький опыт с мужчинами? Он избегал выходить из дому, чтобы не встретиться с клиентами или друзьями. Он позвонил к себе на службу и сообщил, что находится в Женеве проездом, но не замедлит вернуться в Ниццу. Теперь уже за него принимал решения другой Лоб. И когда прибыл ответ Мари-Анн, он догадался о его содержании еще прежде, чем вскрыл конверт. Конечно же, ему непременно следовало туда вернуться.

«Поведение Зины приводит в замешательство. В данный момент она кажется перевозбужденной: смеется чересчур громко, много суетится. Возможно, это своеобразная реакция. Филипп приобщает ее к делу и утверждает, что у нее исключительный „нос“. Я старалась ее разговорить, но она стала намного скрытнее прежнего. У меня впечатление, что она сожалеет о своих первых откровенных признаниях. В сущности, она призналась, что в бытность ее на ферме на нее напал батрак и совратил ее. Вот чего я и не могла рассказать вам по телефону. На бедняжку этот случай наверняка наложил свой отпечаток. До какой степени? Трудно сказать. Однако я думаю, если она еще способна влюбляться — а все ее теперешнее поведение доказывает именно это, — значит, не поздно вернуть ее к нормальной жизни. Я говорила с ней о вас. Она на вас очень сердится. Считает вас „черствым эгоистом, полным предрассудков“. Но когда женщина так плохо отзывается о мужчине, значит, она по уши в него влюблена. Тем не менее, если вы будете долго отсутствовать, эта озлобленность может обернуться враждебностью. Так что не слишком откладывайте свой приезд…»