История мангытских государей - Абдалазим Сами
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Попросили совета у Ибрахима-парваначи, который находился [в это время] в заключении. Доброжелательный по натуре], он в своем высоком суждении отдал предпочтение примирению и устранению распри. По его совету его величество эмир Музаффар отправил несколько человек их своих приближенных, которые старались потушить пожар смуты, но ничего не получилось. Поневоле [эмир Музаффар] решил выступить [в поход]. В четверг ради священной ной войны он вложил ногу в стремя выступления и с многочисленным войском и с бесчисленными приверженцами газавата выехал из благородной Бухары. Пройдя [долгий] путь в полном снаряжении и во всем великолепии, он достиг подвластного [ему] Ура-Тюбе. В местности Майдаюлгун[208], которая расположена на берегу реки Сайхун и представляет [собой] обширную степь, он разбил лагерь.
Получив об этом известие, генерал Кауфман[209] выслал вперед для разведки из Чиназа отряд русского войска командованием Черняева-тюри[210]. Когда авангард христианского войска стал виден борцам за веру, все они побледнели [от страха] и задумались. Еще не успел раздаться сильный свист ружейных пуль, как [бухарцы] от звука пушечного выстрела христиан пробудились от сна воображения и начали думать о бегстве. Майдаюлгунское событие требует [более] подробного изложения, но здесь не место для этого. Сохранение [в тайне некоторых] обстоятельств удерживает [меня от этого]. Пусть [меня] извинят.
Одним словом, из-за небольшого натиска христиан все войско и люди, выступившие на священную войну, побросали все снаряжение, вещи, бежали и рассеялись. Его величество также поневоле сел на лошадь /69а/ и отправился к Джизаку[211]. Вся казна, снаряжение, артиллерия, эмирское оружие и вещи остались в лагере без хозяина, как будто государево добро разделили пополам. [Эмир] благополучно прибыл в Самарканд, а в Джизаке сделал хакимом мангыта Аллахиара-диванбеги и приказал вокруг старой Джизакской крепости возвести вторую стену, укрепить ее и поставить там в виде гарнизона большое войско с известными эмирами, как будто этим он воздвиг преграду на пути войска христиан.
После бегства борцов за веру христианское войско овладело всем оставленным снаряжением, орудиями и вещами и, захватив затем Ура-Тюбе[212] со всеми подчиненными ему округами, возвратилось в Чиназ. Оно пробыло там несколько дней, снова пыталось установить мир и дружеские отношения [с Бухарой] и освободить своего посла. Но [это] не дало никакого результата.
В начале весны губернатор послал Черняева-тюрю с двумя тысячами солдат на Джизак[213] и попытался [установить] дружбу и единение [с бухарцами]. Черняев прибыл в местность Нансангин, которая находится от Джизака на расстоянии одного фарсанга, остановился [там] и послал осажденным эмирам письмо, [в котором] просил [их] освободить посла. Однако ответ он получил в грубых выражениях и потерял надежду [на мир]. /69б/ [Черняев] с войском и артиллерией, находящейся при нем, ушел из Нансангина, вышел за ворота рабата[214], остановился и снова написал эмирам письмо: «Я пришел не для войны и ссоры, а для установления единения между двумя государствами. Ни в одном государстве и ни у одного народа не дозволен арест и заключение посла, кроме случаев войны и проявления вражды. Арест и задержание посла выходят за пределы обычаев царствования и законов управления государством. При наличии [уже у вас] оселка опыта проявление такой нетерпимости и упорства не принесет никаких других плодов, кроме ущерба и развала государства. Почему раньше так не поступали? Какая польза [действовать] после разрушения Басры?[215] Пока еще между обоими государствами не пролито крови [и] не появилось признаков и причин вражды и смертоубийства, [пока] мечи битв и сражений в ножнах и не разгорелся огонь войны и убийств, самым лучшим и благоразумным для государства, — если вы желаете существования и продолжения [правления] своего государя, — было бы стараться установить мир и единение, освободить посла и прекратить сопротивление. Напишите все то, что вы желаете и считаете основой установления дружбы. Я назначен и уполномочен от своего государства выразить вам дружбу и добиться ее [от вас] и доведу это до конца».
Высказав это, [Черняев] долго убеждал [эмиров]. [Однако] покрывало беспечности и самоуверенности всем закрывало глаза. И на этотраз /70а/ осажденные эмиры из упрямства, самомнения и отсутствия благоразумия не вняли советам [Черняева] и пошли по пути высокомерия.
По недомыслию они составили [Черняеву] письмо в грубых выражениях, основываясь на [стихе Корана]: «... [они], которые в скалах при их долине высекали себе жилища»[216], и отрезали у него надежду на добрый исход. Когда божественная воля порешила разбить величие государства, наказать и наставить вершителей дел мусульманской общины, то, согласно выражению: «если Аллах захочет чего-нибудь, он [сначала] готовит причину того», в государстве повсюду начали создаваться причины упадка.
Черняев, командующий христианским войском, потеряв надежду на примирение, ушел без боя. Через два месяца[217] он пришел в полном [боевом] снаряжении, приступил к осаде и свистом пушечных и ружейных снарядов известил гордецов о войне. В первый день он обрушил на Джизакскую крепость такой ливень пуль, что даже в дни весны не бывает такого дождя. Однако, несмотря на ливень пуль, раненых было немного. Все пушечные ядра и ружейные пули зарывались в землю и не причиняли людям вреда. От этого высокомерие осажденных эмиров удвоилось, и они продолжали сохранять присутствие духа.
Искандар-хан[218], афганский генерал, который происходил от потомков афганских государей и нашел в этой стране пристанище, с двумя сотнями своих афганцев был среди осажденных. Он сказал эмирам: «Не обманывайтесь этим и поступайте осторожно. Русские — сильные враги. Не засыпайте глиняным валом ворота и входы в крепость и займитесь обороной. /70б/ Если события обернутся иначе и случится поражение, то у воинов останется путь к спасению. При отсутствии победы спасение людей с вооружением — тоже [своего рода] победа. Возможно, что они пригодятся еще для какого-нибудь дела, и таким способом не толкайте насильно людей на гибель». Спесивые эмиры, считая его самого чужим и его назидательную речь бесполезной, от беспредельной глупости [пошли даже] дальше, чем вначале, и старались закрыть входы и проломы. Все ворота они засыпали земляными валами и спокойно отдыхали за стенами [крепости]. По своему малому разумению они считали стены крепости валом Александра [Македонского], а руки русских, обладающих [в действительности] качествами Йаджуджа[219], слишком слабыми, чтобы разрушить ее. Но над этим их убеждением смеялась [даже] крепость своими оскаленными зубцами.
Итак, на второй
